Павел Богданов. Полк назывался "Маршальским"

6. Воронежский тур войны


В районе Сталинграда захлестнулась петля вокруг армии Паулюса. Чувствовалось, что и севернее Сталинграда, на Воронежском, фронте назревали важные события. Наш путь лежал туда, в места знакомые для бывших летчиков 15-й воздушной армии. Линия фронта в районе Воронежа проходила все также по Дону. В памяти участников событий тех дней, врезались названия близлежащих аэродромов: Таловая, Хреновая, Бутурлиновка, Калач.

Морозы в январе 1943 года достигали 30 градусов. Аэродром в Бутурлиновке был практически не оборудован: только укатанная узкая взлетно-посадочная дорожка и снежные капониры для самолетов. Из-за плохой погоды большая часть технического состава полка задержалась в пути. Кто в Люберцах, а кто на промежуточном аэродроме в Моршанске. В первые дни нашего пребывания на аэродроме Бутурлиновка на весь полк было всего 10-12 техников, оружейников и мотористов. Это были те технари, которые, согнувшись в три погибели в тесном пространстве фюзеляжа истребителя, на чехлах и сумках с инструментами, прилетели «пассажирами» Ла-5.

На плечи этой малочисленной группы технарей и легла вся тяжесть обслуживания в течение недели целого полка в условиях суровой зимы. С воспаленными от бессонницы глазами, с обмороженными, распухшими красными кистями рук, которые из-за отсутствия на аэродроме горячей воды они отмывали на морозе в ведре с этилированным бензином, авиационные техники и механики делали, казалось, невозможнее. Это был настоящий героизм! Другими словами об этом сказать невозможно. Старший техник 2-й эскадрилий Павел Голубев возглавил эту ударную группу. Комсорг полка механик старшина Ивановский, гигант с детской обезоруживающей улыбкой сержант оружейник Южаков, земляк знаменитого летчика аса Султана Амет-хана моторист Осман Чапчакчи, механик старшина Михаил Миронов, механик сержант Ледяев, техники-лейтенанты: Кухарев, Кузнецов, Мальцев, Кукин, Пырлик... Каждый работал за десятерых.

Первый бой – комом! Так, перефразировав известную поговорку, подытожил первый воздушный бой батальонный комиссар Павлов. Бой произошел в последний день 1942 года у всех на глазах. В Бутурлиновке выгружались воинские эшелоны. Воздушная разведка противника обнаружила их, и вслед за разведчиком на железнодорожную станцию налетели «юнкерсы». И как часто бывало на войне, налет неприятеля пришелся на то время, когда наших истребителей в воздухе не оказалось. С КП взвились одна за другой две зеленые ракеты – на взлет дежурному звену. Ракеты, шипя, догорали на укатанной снежной дорожке, но мотор сразу запустился только у младшего лейтенанта Андрея Стеценко. Мороз делал свое дело! И хотя мотор его ястребка несколько раз «чихнул» на взлете, выбрасывая белые клубки из патрубков, но не подвел, потянул. Андрей с кабрирования, еще не набрав превышения, атаковал сбоку шестерку Ю-88. Бомболюки «юнкерсов» были уже открыты, из них посыпались авиабомбы. Возможно, атака Стеценко и заставила сбросить их несколько раньше. Позже выяснилось, что вблизи железнодорожных путей бомб упало совсем немного.

Шестерка Ю-88, освободившись от бомбового груза, начала подтягиваться, сократила интервалы и дистанции в строю, и небольшим снижением через наш аэродром уходила на запад. Младший лейтенант Стеценко атаковал сзади замыкающего, угодил под сосредоточенный огонь стрелков с вражеских бомбардировщиков, отскочил в сторону, ринулся своим ястребком на другой самолет, опять получил отпор, еще раз вышел из атаки и опять атаковал уже третий немецкий бомбардировщик.

Самый экспансивный из нас Кирилл Бачило потрясал кулаками: «Ну, что он болтается, как цветок в проруби... Одного взял и долби, долби пока не подохнет!» Большинство понимало и сочувственно помалкивало – первый воздушный бой у летчика особый (сами такое не так уж давно испытали). Взлетели еще наши ястребки, но слишком поздно. Фашистские бомбардировщики ушли безнаказанными.

Возле снежного капонира мы окружили машину Андрея Стеценко. Сам он потный и красный, с виноватыми глазами пытался что-то говорить. Но в тот момент никто его разговор не поддержал, все смотрели на его ястребок. Пробоин было много и все с передней полусферы. Были пробиты консоли крыла, бензобак, в нескольких местах капот, но пули застряли где-то в моторе. Нагляднее представить было трудно: действительно, летчик на истребителе Ла-5 спереди надежно защищен двухрядной «звездой» мотора, бензобаки хорошо протектированы, а система нейтрального газа, заполняя их, предотвращает взрыв бензина.

Подошел майор Орлов, летчики расступились, примолкли. Разбирать воздушный бой он не стал. Насупил свои черные густые брови, казалась, и так все ясно. Спросил только: почему из дежурного звена взлетел один Стеценко? Он показал на техников и механиков, уже копавшихся возле поврежденного самолета: «Посчитайте сколько их на весь полк, а вы моторы не смогли вовремя прогреть...»
Он выругался, вернее, выругал нас (я тоже был в числе виновных). И не чувство обиды пронзило меня после его оскорбительных, но справедливых слов. Было невыносимо стыдно, хотелось провалиться сквозь землю.

Теперь от темноты до темноты, весь короткий зимний день над Бутурлиновкой разносился рокот наших ястребков. В последующие дни смена патрулей происходила только в воздухе.

1 января 1943 года был открыт боевой счет 19-го полка на Воронежском фронте. Вечером в сумерках старший лейтенант Иван Гуров завалил «Хейнкель-111» на подходе к железнодорожной станции. Еще через день командир 3-й эскадрильи Евгении Азаров сбил «юнкерс».

Но не только малочисленность технического состава в первые дни тормозила боевую работу полка на Воронежском фронте. Не меньше неприятностей доставляла январская погода с резкими переходами от морозов к потеплению, низкой облачностью и снегопадами. В полку участились случаи потери ориентировки в полетах или «блудежки», как попросту между собой говорили летчики. Надо заметить, что свою неблаговидную роль при «блудежках» играла и близлежащая Курская магнитная аномалия. При этом комическое сопутствовало драматическому.

При плохой погоде батальонный комиссар Павлов в паре с младшим лейтенантам Симоновым после выполнения задания на прикрытие боевых порядков своих войск вместо Бутурлиновки выскочил к станции Таловая, где находился большой аэродром. Обрадовавшись и не раздумывая, Павлов совершил на этом аэродроме посадку. Его мотор еще «молотил» на малом газу, когда он задал вопрос первому попавшемуся механику: «Что это, Хреновая?» – А в ответ услышал: «Да. Здесь хреново кормят». Выяснив, наконец, что это аэродром Таловая, не выключая мотора, он взлетел и через 10 минут был дома. Рассказ Павлова вызвал смех и шутки. Вот тогда кто-то и сложил названия окрестных полевых аэродромов в стихотворную строку: Таловая, Хреновая, Бутурлиновка, Калач.

В условиях плохой погоды произошел еще один курьезный случай. Мы вылетели с Владимиром Громаковским на свободную охоту в район Острогожска. В этом районе Володя заметил корректировщик артогня «Хеншель-126», за свой внешний вид получивший прозвище «костыль». Громаковский с ходу прошил его пушечной очередью. Мы проскочили мимо и на какие-то мгновенье потеряли «хеншель» из вида. Затем вновь увидели в дымке: «костыль» странно кружился на малой высоте над одним и тем же местом. Громаковский решил подойти поближе и посмотреть: в чем же дело? Заинтригованный, он подошел совсем близко и вдруг... задел левым крылом своего ястребка немецкий корректировщик. От удара тот перестал кружиться, перевернулся, упал и взорвался на земле. По всей видимости, фашистский летчик был убит первой очередью, и самолет сам замыкал круги в воздухе. Домой мы долетели нормально. На таран Громомаковский не претендовал, об этом он так и доложил в штабе полка. «Любопытство подвело. Разве можно таранить на высоте меньше ста метров. И выпрыгнуть-то не успеешь...» Таран ему и не засчитали, но левую плоскость, у которой был поврежден лонжерон, пришлось заменить на новую. Старший техник эскадрильи Павел Голубев подумал, подумал и все же записал в формуляр самолета «замена левой плоскости – после тарана».

И надо же так случиться, что через 30 лет после описанного эпизода, работая в архиве, на эту запись обратил внимание адъюнкт Военно-воздушной академии им. Гагарина, который занимался уточнением фактов воздушных таранов, совершенных советскими летчиками в годы Великой Отечественной войны. Он знал, что таранов на Воронежском фронте в начале 1943 года зафиксировано не было. Но исследователь оказался чрезвычайно настойчивым, и в конце концов нашел Громаковского. Разговор между ними восстановил истину. Об этом совместном полете и напомнил мне бывший мой ведущий, Герой Советского Союза Владимир Громаковский.

11 января 1943 года 19-й авиаполк перебазировался ближе к Воронежу, на аэродром Каширское. Полк действовал в составе 269-й истребительной авиадивизии под командованием полковника Додонова. Специальных заданий перед полком не ставилась, он ежедневно выполнял обычную фронтовую работу: сопровождение бомбардировщиков и штурмовиков, прикрытие боевых порядков наземных войск, разведка, штурмовка...

13 января началась Острогожско-Россошанская наступательная операция Воронежского фронта. За две недели наступления нашими войсками было окружено и разгромлено 15 вражеских дивизий. Кроме немцев в окружение попали итальянцы, венгры, румыны и даже легион хорватских усташей. Еще шести фашистским дивизиям были нанесены серьезные потери.

Отступавшие вражеские войска растянулись на зимних дорогах в снежных дефиле. Высокие сугробы по бокам дорог не позволяли колоннам отклониться, рассыпаться по сторонам при атаках с воздуха. Для уничтожения оккупантов на дорогах кроме штурмовиков были использованы истребители. Мы летали на юг от Воронежа, штурмовали отступающие колонны. Весной, проезжая по этим дорогам, нам пришлась наблюдать результаты этих штурмовок – они были потрясающи.

24 января началась Воронежско-Касторненская наступательная операция, в которой кроме Воронежского фронта принимали участие и войска Брянского фронта. На своих летных картах мы начали прокладывать курс на запад. В этой операции было разгромлено еще 11 вражеских дивизий. Обе эти операции, проводившиеся севернее Сталинграда, не получили такой известности, как битва на Волге, но они явились вторым по силе ударом по фашистским оккупантам после Сталинградской битвы.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 6 января 1943 года были введены офицерские звания и погоны – традиционные знаки различия старой русской армии.
В январе 1943 года кончилась и наше сержантское бытие. Приказом наркома обороны Сталина, была подведена черта под неудачным экспериментом, нанесшим немало вреда боеспособности наших ВВС.

В напряженной боевой работе прошли январь и февраль. Настроение было приподнятое. Без паузы 2 февраля началась следующая наступательная операция Красной Армии – Харьковская. В результате к концу месяца враг был отброшен за Харьков на 100-260 километров. В течение всего этого периода в воздухе происходили непрекращающиеся воздушные бои. Чувствовалось постепенное нарастание противодействия люфтваффе нашим наступавшим войскам. Немцы умело маневрировали, перебрасывая свою поредевшую авиацию на наиболее угрожаемые участки. В этом заключалась их сильная сторона. Мы в своем аэродромном маневре были более связаны и пока уступали им. Однако количественного превосходства люфтваффе над полем боя, как эта было раньше, уже не ощущалось, да и встречи с немецкими асами становились все реже. Большинство воздушных боев заканчивалась в нашу пользу. 19-й полк уверенно набирал свой боевой счет.

В условиях непрерывного наступления и постоянно меняющейся обстановки, особое значение приобретала воздушная разведка. Командование подключало к этой работе и истребителей. Для меня этот момент совпал со сменой, правда, временной, ведущего. Я стал летать ведомым у командира эскадрильи старшего лейтенанта Шебеко, прекрасного штурмана, зарекомендовавшим себя и хорошим разведчиком.

Летать с ним было крайне интересно. Приличная скорость Ла-5 обеспечивала от многих неожиданностей. Эти полеты в глубокий тыл противника с разведывательными целями в большинстве случаев сопровождались воздушными боями с противником, который не привык встречать советские истребители над своей территорией. Фактически эти полеты были не только полетами на разведку, но и на свободную охоту. И нам удалась сбить несколько фашистских самолетов в его тылу.

Между тем полк перебазировался на запад, сначала на аэродром Уразово, а 25 февраля на стационарный харьковский аэродром Основа. В результате стремительного наступления Воронежского фронта немцы откатились так быстро, что не успели ни вывезти, ни взорвать огромные запасы авиабомб, которые были сложены штабелями по границам аэродрома. Однако, они все же успели вывести из строя все жилые и служебные помещения на аэродроме, взорвав по одной «пятисотке» в каждом подъезде зданий. Таким образом, они начисто лишили полк и батальон аэродромного обслуживания самого элементарного комфорта. Вся жизнь и работа сосредоточилась, для летчиков – в течение светлого времени суток, а для технического состава полка – круглосуточно, на открытых стоянках эскадрилий, где было установлено несколько фанерных домиков с железными печурками, в которых можно было немного обогреться и обсушиться.

Туалетов, конечно, не было тоже... Вот и приходилось по большой нужде вышагивать за самолетные стоянки в эти самые штабеля авиабомб. И надо же было так случиться, что немцы выбрали аэродром Основа объектом своих постоянных бомбардировок. Используя облачную погоду, одиночные бомбардировщики «хейнкель» подходили вслепую, и почти всегда им удавалось выныривать из облаков точно над аэродромом. Было похоже, что кто-то наводил их по радио. Перехватить этих «визитеров» ни разу не удалось, а на открытые стоянки постоянно сыпались серии осколочных авиабомб.

Хуже всех приходилось тому, кого бомбежка заставала между штабелями авиабомб... Управляться с тяжелым меховым комбинезоном или с ватными штанами дело хлопотливое. Только человек изловчится, как над аэродромом уже слышно характерное завывание немецких моторов. И бежит «мученик» подальше от штабелей авиабомб, запахивая и заправляя на ходу тяжелое обмундирование. Лучше всех трагикомичность ситуации объяснил никогда не унывавший летчик Дмитрий Родионов: «Сидишь, как бравый солдат Швейк на бочке с динамитом... И не смерть страшна. Страшно умереть в таком непотребном виде».

Все «управлялись», как могли. А слепой случай подстерег одного из «мучеников», хотя и не убил до смерти. Пожилой моторист М-ов, запыхавшись, прибежал на стоянку со стороны штабелей, когда над головой уже свистели вражеские авиабомбы. И, потеряв самообладание от всех треволнений, засунул голову по плечи в узкую щель под фанерным домиком, который стоял на кирпичах. Из-под домика нелепо остался торчать только зад, облаченный в ватные штаны. И когда разрывы, приближаясь, шарахали один за другим, над аэродромом разнесся отчаянный крик М-ва: «Убили-и-и!» С большим трудом удалось его вытащить из-под домика. В отличие от страуса, который, как известно, может от страха сунуть голову в песок, но так же легко и вытащить ее обратно, М-ов заклинился под домиком. В конце концов его вытащили. Но когда с него стащили пробитые шальным осколком окровавленные ватные штаны, присутствующим представились ягодицы моториста, исполосованные этим осколком...

В те же дни на аэродроме Основа произошло событие совсем иного порядка. В ходе зимнего наступления Красной Армии в 1943 году передовые соединения Воронежского фронта дошли до Днепра. В сложной обстановке последовавшего немецкого контрнаступления на харьковском направлении часть наших войск оказалась в тылу у противника, которая с боем провались на восток. На острие клина прорыва двигались танкисты армии генерала Рыбалко.

На командный пункт полка была вызвана пара лучшего разведчика полка весельчака и балагура старшего лейтенанта Владимира Шебеко. За своим ведущим последовал и я. Рядом с КП «молотил» на малом газу связной самолетик У-2. На КП вокруг крохотного стола с расстеленной картой на табуретках сидели три майора: командир полка майор Орлов, у которого на синей довоенного образца гимнастерке рядом с Золотой звездой Героя был привинчен большой и тяжелый монгольский орден «Красного Знамени», замполит полка майор Асеев и начальник штаба полка майор Мизевич. Здесь же находился генерал в распахнутой бекеше.

Майор Орлов объявил нам: «Задание особое и срочное! Вот товарищ генерал вам расскажет...» Генерал жестом предложил летчикам придвинуться поближе к карте, на которой начштаба цветными карандашами «поднимал» обстановку. «Вот здесь, – генерал обвел рукой район юго-западнее Харькова – по параллельным дорогам прорываются на восток наши войска: танки, пехота, артиллерия... Впрочем, танков остается все меньше. Не хватает горючего, его переливают из одних танков в другие и часть танков приходится взрывать. Вам предстоит найти наиболее крупные группы и сбросить им вымпелы. В них вложены указания о направлениях прорыва. На этих участках им будет оказана поддержка с нашей стороны фронта. И учтите, вот эти штуки, – он положил на стол четыре тяжелых пакета с длинными красными лентами – ни в коем случае не должны попасть к немцам. Не следует их сбрасывать и мелким группам, которые двигаются на восток... – Генерал немного подумал, взвесил и закончил. – Только группам не меньше батальона».

Майор Орлов посмотрел на нас тяжелым изучающим взглядом. «И смотрите! – Он поднял длинный тонкий указательный палец. – Весь полет на бреющем. Своих от чужих отличайте по шинелям, по шапкам... В лица заглядывайте, а ошибки быть не должно! На карты нанесите только то, что покажет начштаба». Командир посмотрел на часы: «На подготовку 15 минут и в воздух. Все!»

Засунув вымпелы за пазуху меховых комбинезонов, мы вышли из КП. Вместе с нами на воздух вышел замполит майор Асеев. Он немного задержал нас и негромким скрипучим голосом заговорил: «Вы понимаете, почему это задание поручено вам? Ваши последние полеты в сложных условиях показали, что вы безусловно справитесь и с этим заданием. Помните о тысячах жизней наших солдат, которые в этот час зависят от вас двоих. Помните об этом, и все будет в порядке!»

Мы с чистым сердцем послали замполита к черту, козырнули и направились к своим самолетам, обмениваясь на ходу последними соображениями. Ровно один час продолжался этот полет. Задание было выполнено. Но на чем мы возвратились на аэродром?! В самолете ведущего старшего лейтенанта Шебеко техники насчитали 160 пробоин от пуль и осколков снарядов, а в моем самолете – 200 с лишним. Восстановить этот самолет на месте было невозможно. Решили отправить его в полевые авиаремонтные мастерские. Мы гордились пробоинами в своих самолетах, как гордятся старые бойцы шрамами от ран, которые лучше всего, без слов, говорили о честном исполнении своего боевого долга. И еще мы безмерно гордились своими самолетами Ла-5, которые, обладая удивительной живучестью, могли выдержать такое... И, буквально на честном слове, возвратиться на свой аэродром.

В конце января 1943 года старослужащие полка, воевавшие на Ленинградском и Волховском фронтах, услышали радостную весть. Была прорвана блокада Ленинграда. «Наконец-то!» – Говорили в эскадрильях полка, вспоминая своих однополчан, которые отдали свои жизни за любимый город. В феврале по «коридору» вдоль южного побережья Ладожского озера была проложена железная дорога, связавшая Ленинград по суше с остальными районами страны. Ленинградцы назвали ее «дорогой победы».

Между тем обстановка на Воронежском фронте изменилась коренным образом. Мы с Шебеко летали над Красноградом и Полтавой, не раз видели с воздуха Днепр. Казалось, нашему наступлению не будет конца.

Но германскому командованию удалась произвести перегруппировку, перебросить подкрепления из Западной Европы и других участков советско-германского фронта и перейти в контрнаступление. Гитлер хотел взять реванш за Сталинград. Однако, самое большее, на что еще был способен вермахт после поражения под Сталинградом – эта частный успех на отдельном участке фронта. Под давлением превосходящих сил противника армии Воронежского фронта были вынуждены отойти на Северный Донец.

…В зимнем сумрачном небе над аэродромом Основа разнесся далекий гром. Но мы знали – не гром это, а артиллерийская канонада. Начались бои на подступах к Харькову. Полк опять улетал на восток, перебазировался за Северный Донец на аэродром Волчанск.

В Основе остались только два летчика. Виктор Александрюк и я не смогли улететь вместе с полком. Наши ястребки были неисправны. Возле них бессменно работала оставшаяся группа техников и механиков, латая и заделывая пробоины, которые достались нам в боях. Мы должны были ждать, когда технари закончат свою работу и взлететь вслед за полком.

Последнюю ночь мы провели вместе с Виктором вдалеке от аэродрома, в одном из немногих оставшихся целым домиков поселка. Пушечная пальба громыхала уже близко. Запад озарялся разрывами снарядов и вспышками выстрелов. Но не надо думать, чтобы это сильно смущала нас. Обстановка подарила нам несколько часов отдыха и мы распорядились ими по-своему. При коптящем огарке свечи мы читали стихи Пушкина, Есенина и Блока. Виктор пел под гитару романсы. У нас были благодарные слушатели, вернее, слушательницы и пусть не осудят нас за это – в те часы нам было хорошо.

Утром Виктор Александрюк улетел. С моим самолетом (бортовой № 84) все было сложнее. Множество пробоин, перебитые тяги управления и трубки гидросистемы... Сначала решили отправить «лавочкин» в ПАРМ, но ввиду срочной эвакуации попытались лишь подремонтировать, чтобы я смог перегнать самолет по воздуху, но и эта попытка не увенчалась успехом. Пришлось закрепить хвост ястребка в кузове трехтонки ЗИС-5 и, чтобы можно было проехать по дорогам, снять и погрузить туда же крылья самолета. Места для механиков не осталось совсем. И все же «голь на выдумки хитра» – поместились в самолете. Двое в кабине летчика, еще двое в фюзеляже на чехлах (там, где при перелете, скрючившись, помещался один), остальные кое-как в кузове грузовика. Два места в кабине рядом с шофером предложили уполномоченному особого отдела полка старшему лейтенанту Егорову и мне. Мы отказались. У нас был другой план.

Отправив механиков с самолетом, мы зашагали по пустынному аэродрому в сторону штабелей авиабомб. Было самое время, там уже копошились саперы, протягивая провода. Видимо, решено было не оставлять при отступлении немецкие бомбы немцам.

Михаил Иванович Егоров, бывший летчик, был назначен уполномоченным особого отдела полка еще на Волховском фронте. Высокий плотный человек с широким лицом и «черепом Сократа» пользовался в полку авторитетам. Мы, летчики, привыкли встречать его первым на новом аэродроме и получать от него информацию о наземной обстановке. Егоров редко покидал аэродром базирования последним – к этому его принуждали только чрезвычайные обстоятельства. Видимо так было и на этот раз. В неизменном кожаном пальто-реглане, он никогда не расставался со своим «маузером» в деревянной кобуре. Не раз этот «маузер» выручал его при прочесывании местности вокруг аэродрома и помогал в предотвращении диверсии врага во фронтовой полосе, где базировался наш полк. А это Егоров считал своей основной работой.

Наш план заключался в следующем. Рано утром, когда провожали Александрюка, мы обнаружили среди штабелей авиабомб брошенный связной У-2. Кому принадлежал этот самолетик, мы определить не смогли, но он был заправлен бензином и находился в исправном состоянии. Я забрался в переднюю кабину, Егоров взялся за винт: «Контакт... Есть контакт... От винта!» И мотор ласково зарокотал. Старший лейтенант сел в заднюю кабину и У-2 легко оторвался от земли.

И, что запомнилось... Бои шли на окраинах Харькова. Немецкие войска вели наступление, но на дорогах не видно было наших отступавших войск. Отнюдь, большинство увиденных нами на дорогах автомашин шли не от фронта, а к фронту. Был уже не 1941 год…

Однако история с ничейным У-2 на этом не закончилась. Когда мы приземлились на заснеженном аэродроме в Волчанске и зарулили к полковому КП, то встретили майора Орлова. Командир полка обрадовался неучтенному подарку. А когда дотошный механик старшина Ледяев открыл гаргрот У-2 и обнаружил там кавалерийскую шашку – это привело командира полка в веселое настроение (что с ним бывала не часто) и он даже покрасовался перед однополчанами с обнаженной шашкой.

Однако радовался командир рано. Самолетик этот принадлежал тому самому генералу, по просьбе которого мы сбрасывали вымпелы. Этот генерал теперь командовал войсками, оборонявшими Харьков, и У-2 понадобился... По всем аэродромам был объявлен розыск. Самолет с шашкой пришлось вернуть. А комполка получил от командира авиадивизии грандиозный разнос. Меня, правда, этот разнос никак не коснулся. Майор Орлов был человек принципиальный – раз похвалив за находчивость, он уже не менял своего мнения.

В середине марта 1943 года немецкое контрнаступление в районе Харькова выдыхалось. Люфтваффе обрушивали на боевые порядки наших войск, на скопления железнодорожных эшелонов, на войсковые колонны, следующие к фронту, сотни тонн бомб. Это была отчаянная, но запоздалая акция. Фронт стабилизировался.

Сбросив бомбовый груз на железнодорожную станцию, девятка «юнкерсов» со снижением уходила на запад по границе нашего аэродрома. А в нашем полку была лишь одна дежурная пара в готовности № 1 ведущего капитана Азарова. Зеленая ракета взвилась в весеннее небо, когда за капониром уже кружились клубы снега. Азаров, стремительно взлетев, долго выдерживал свой самолет совсем низко над землей, набирая скорость. Ведомый несколько замешкался и отстал. На аэродроме видели, как Ла-5 Азарова круто, свечей, взмыл над фашистской девяткой и услышали выстрелы самолетных пушек. Ведущий «юнкерс» резко отвернул от строя, и с горящим левым мотором плюхнулся на брюхо вблизи нашего аэродрома. Все произошло в считанные минуты.

Механики, мотористы и офицеры штаба, прихватив карабины и автоматы, бросились к сбитому немецкому самолету. Оружие пришлось пустить в ход. Четыре члена экипажа отстреливались из бортовых пулеметов до последней возможности…

Командир авиадивизии полковник Додонов взял удостоверение фашистского летчика. Надменное выражение лица, два железных креста – за Лондон и за Крит, а могилу свою нашел в донских степях. Полковник задумчиво повертел удостоверение и приказал прямо на нем отстучать на машинке следующий текст: «На память автору! Командиру эскадрильи 19-го Краснознаменного авиаполка капитану Е. Азарову, который сбил этот Ю-88 над аэродромом Волчанск 17 марта 1943 г. Экипаж из 4-х человек при сопротивлении был уничтожен техсоставом полка».

После того, как текст был напечатан, комдив Додонов расписался сам, дал расписаться начальнику штаба дивизии, и поставил дивизионную печать. А потом вручил эту реликвию вместе с пистолетом немецкого летчика Евгению Азарову.

Там же над аэродромом Волчанск погиб наш командир Герой Советского Союза майор Леонид Александрович Орлов. Он был горячим и отважным летчиком, дрался волонтером с японскими самураями в китайском небе, а свою Золотую Звезду получил за Халхин-Гол, где летал вместе со своим братом, где и звали их не порознь, а чаще просто «братья Орловы». В повседневном общении командир был не очень разговорчив, и чем тяжелее было полку, тем сильнее хмурил густые черные брови, тем чаще он летал сам.

Поскольку перед гибелью мне довелось летать рядом с майором Орловым, я расскажу об одном из этих полетов. Командир полка взял меня ведомым на разведку. Немцы продолжали наступать, обошли и вновь заняли Харьков. Установившейся линии фронта не была – необходимо было ее уточнить. Я летел на своем ястребке (бортовой № 84), который механики все же сумели залатать и ввести в строй. Но после взлета у меня не убралась одна нога шасси и, как ни манипулировал кнопками, ничего не получалось. В этом случае надо было возвращаться домой, наверное, я бы так и поступил, но полет с командиром полка – особый полет. К тому же у меня в памяти промелькнул рассказ о том, как Азаров вел воздушный бой на «одноногом» ЛаГГ-3 и я решительно двинул сектор газа вперед. Мотор надрывался, в кабине стало жарко, но я все время отставал.

Несколько раз мы прошли восточнее Харькова на малой высоте. Орлов действовал так, как наказывал нам: «Своих от чужих отличаете по шинелям, по шапкам... в лица заглядываете, а ошибки быть не должно». Он, наверняка, пересчитал наступающие колонны врага. На обратном пути «прочесал» эти колонны огнем своих пушек. В ответ сыпались мириады «красных шариков» – трассирующих снарядов малокалиберной зенитной артиллерии. В нас стреляли из чего только можно было стрелять. Один из снарядов угодил в центроплан моего ястребка, в кабине нестерпимо запахло горящим лаком. С таким запахом горит только дельта-древесина, из которой сделан самолет. Но зажечь ее может только горящий бензин. Я понял, что лететь осталось считанные секунды. Прыгать? Слишком низко, мы летели на бреющем. Садиться? Сигнализация напоминала о неубранной ноге шасси. В кабину снизу ворвался сноп искр – выбора не оставалось. Стал садиться прямо перед собой «головой к дому». Уповая только на то, что вторая нога шасси отскочит при посадке.

Сознание вернулось оттого, что начали поджариваться пятки. В кабине горело. Ноги были наверху, а голова внизу. И тогда притиснутый к заснеженной земле и убедившись, что выбраться невозможно, стал решать последнюю, кажется, в жизни задачу: «Что лучше? Сгореть живьем или воспользоваться зажатым в руке пистолетом ТТ?» Палец лежал на спусковом крючке пистолета прижатого к виску. Чуть-чуть нажимал, не решаясь нажать сильнее, отпускал палец. Именно в этот момент кто-то застучал по обшивке и крикнул: «Эй, летчик, ты живой?»

Добрые руки как-то пробили отверстие в борту кабины, подхватили меня, положили поперек седла на лошадь. «Как будто кавказского пленника», – почему-то подумал я, и бросил прощальный взгляд на костер, в котором сгорал мой ястребок. Сломана была одна консоль крыла, сплющено в гармошку хвостовое оперение. Но нога шасси не отскочила, торчала кверху, победно демонстрируя свою несокрушимую прочность. Однако удивило не это. Я глянул на малюсенькую дырку с рваными краями, пробитую моими спасителями, и невольно подумал о себе как о постороннем: «Эх, как только человек мог вскарабкаться, да еще с парашютом, в такую дырочку? Но сумел же пролезть через «ушко иголки», когда приспичило!»

Где-то неподалеку шлепали мины, взорвались бензобаки на моем ястребке и вслед за ним начал взрываться боекомплект. В балочке за бугром один из бойцов уступил мне своего коня. Оказывается, пришлось приземлиться, если этим словом можно назвать то, что случилась со мной, на нейтральной полосе вблизи расположения гвардейского конного корпуса, которым незадолго до этого командовал генерал Белов. В то время он уже командовал общевойсковой армией, но в корпусе все еще жило его именем. Прорываясь из глубокого рейда по немецким тылам, конный корпус оказался в арьергарде отступивших от Харькова наших войск. Бойцы и командиры с интересом наблюдали за полетом краснозвездной пары на запад и сразу заметили горящий самолет, когда мы возвращались обратно.

Ближе всех к месту моего приземления оказался начальник боепитания («начбой») 8-го конного гвардейского полка капитан Кожевников. Он первым и сообразил, что надо делать. С группой бойцов, не мешкая, карьером, под огнем немецких минометов, бросился на конях на помощь и сумел вытащить меня из-под горящего самолета. Опоздай он на несколько секунд... Но капитан Кожевников не опоздал!

Я позволил себе остановиться на этом случае не потому, что он из ряда вон выходящий (на войне бывало всякое), а потому, что за каждым таким чудесным спасением стояли живые спасители, благодаря котором остались живы и я, и многие другие воины. С капитаном Кожевниковым мы обменялись головными уборами. Я оставил ему свой шлемофон с летными очками, а сам принял от него кавалерийскую «кубанку»… Один из бойцов, спасших меня, дернул за кольцо парашюта, и ранец его раскрылся. Не стал я складывать и увязывать купол парашюта. Оставил своим спасителям почти 30 метров шелка и не на шарфы и платочки, а потому, что из него можно было пошить нательное белье, на котором не держались досадные на фронте вши. Взял грех на душу, подумал: «Все равно без них все сгорело бы».

«Старички» рассказывали, что помнят, как я возвратился пешком на аэродром Волчанск в кавалерийской «кубанке» на голове вместо летного шлема. Первым встретил меня на стоянке мой механик техник-лейтенант Кузнецов. Радость его была безмерна. Он сказал, что меня уже не ждали. Командир полка майор Орлов, возвратившись на аэродром, сказал: «Сам видел, сгорел он вот здесь – восточнее села Непокрытое». И показал это место на карте. Больше механик о майоре Орлове почему-то ничего не сказал...

Живой и радостный, с шумом распахнув дверь на КП полка, я осекся и смущенно смолк. На диванчике лежал майор Орлов, кожаный реглан его был натянут на голову. Странно было видеть, что он спит днем. «Докладываете!» – Сказал майор Мизевич и, кивнув в сторону Орлова, добавил. – «Он все равно не слышит. Он мертв».

В тот день 15 марта 1943 года майор Орлов взлетал по тревоге. Он очень торопился, в воздухе уже висели фашистские бомбардировщики. Едва оторвав свой Ла-5 от узкой, укатанной взлетной дорожки, он зацепился еще не убранными шасси за снежный капонир и погиб здесь же на границе аэродрома.

17 марта 1943 года полк перелетел на аэродром Уразово. Там мы и похоронили своего командира, в центре небольшого городка под грохот разрывающихся немецких авиабомб. Но дальше продвинуться в своем контрнаступлении весной 1943 года фашистам не удалось. Уразово был последним аэродромом полка на Воронежском фронте.

Вскоре на этот аэродром сели новые истребительные полки. Произошло много сердечных встреч со старыми друзьями по летным школам, по другим частям… Александр Васько встретился в Уразово со своим однокашником по Чугуевскому авиаучилищу с необстрелянным еще младшим лейтенантом Иваном Кожедубом. Кто бы мог предположить тогда, что Кожедуб станет нашим однополчанином и трижды Героем Советского Союза?!

Там же над аэродромом Уразово нас постигла еще одна тяжелая утрата. Все произошло до обидного просто и в то же время неотвратимо. Пара старшего лейтенанта Ивана Гусева заканчивала барражирование над аэродромом. Она получила «добро» на посадку. В это время, сразу незамеченные, со стороны солнца спикировали на большой скорости два немецких истребителя-охотника, в воздухе раздались дробные пушечные очереди, и самолет Ивана Гусева упал за аэродромом. Погиб опытный летчик и обаятельный прекрасной души человек. Он «размочил» полковой счет сбитых фашистских самолетов на Воронежском фронте и сам погиб в последнем на этом фронте воздушном бою.

Напрашивались, по меньшей мере, два вывода из этого наглядного воздушного боя, во время которого лишний раз подтвердилась старая авиационная истина: «Нельзя расслабляться пока не зарулишь на самолетную стоянку – только тогда заканчивается полет, когда остановится пропеллер и механик подложит под колеса колодки». И еще – не перевелись пока у немцев асы. О том, что это был «почерк» асов, сомневаться не приходилось. Борьба за господство в воздухе предстояла еще долгая и упорная…

В истории 19-го Краснознаменного полка опять произошел крутой поворот. В конце марта 1943 года приказом командующего ВВС полк был выведен из состава 2-й воздушной армии Воронежского фронта на переформирование и отдых. Такой приказ вызвал ряд недоуменных вопросов. 19-й авиаполк не был обескровлен, как это было, когда он сражался на Ленинградском и Волховском фронтах. Полк имел достаточное количество материальной части и самое большее, в чем он нуждался – в некотором пополнении летчиками и самолетами и в новом командире полка.

Всего с 27 декабря 1942 года по 20 марта 1943 года 19-й киап на Воронежском фронте полк сбил 41 самолет противника и потерял 6 своих летчиков.

В историческом формуляре 176-го гиап отмечается, что за этот период «полк произвел 1055 боевых самолетовылетов с налетом 824 час. 29 мин. Штурмовыми действиями уничтожено 136 автомашин, до 205 повозок, до 2 батарей ЗА, создано 38 очагов пожара. В проведенных 60 воздушных боях сбито 35 самолетов противника, из них: бомбардировщиков – 19, истребителей – 11, разведчиков – 5; подбито 8 самолетов противника. Свои потери: а) боевые - 6 самолетов Ла-5, летчиков - 3; б) не боевые - 5 самолетов Ла-5, летчиков – 2». – ЦАМО, Ф. 176 ГИАП, on. 876444c, д. 15. – Прим. редактора.

Вся боевая материальная часть была сдана в Уразово другим частям, а полк отправился на автомашинах в глубокий тыл – сначала в Тамбов, а затем в Моршанск.

Нечасто летчикам приходилось видеть результаты своей боевой работы. Во время стремительного наступления в январе 1943 года истребители Ла-5 полка активно штурмовали на «зимниках» отступавшие вражеские колонны, создавая пробки на снежных дорогах, уничтожая и сжигая военную технику врага. Теперь в апреле нам пришлось проехать по этим дорогам и уже с земли довелось увидеть разбитый Острогожск и сожженный дотла Коротояк, в котором не осталось ни одного дома. Под весенними лучами солнца снег начал таять, и по обочинам дорог начали обнажаться сотни и тысячи трупов, ранее занесенных снегом. «Подснежники» прозвали их в народе. На застывших в разных позах трупах были не только немецкие мундиры. Встречались и румынские, и венгерские, и итальянские и даже хорватские. Это были враги, нашедшие свой бесславный конец вдалеке от дома на широких просторах России. Можно было убедиться воочию, какую огромную силу, собранную во многих странах Европы, бросил Гитлер на нас чтобы исполнить свою бредовую идею – создать великую германскую империю – «тысячелетний рейх», вытеснить и истребить славянские народы, в первую очередь русских, он объявил врагами немцев всех советских людей, но нанес огромный урон и своему немецкому народу, и тем народам, которые преступно вовлек в свою авантюру. И долго еще, пока мы ехали по этим дорогам, виднелись и виднелись эти страшные «подснежники».