Интервью с Комаровским Рено Константиновичем

Предисловие: Это интервью с ветераном войны, штурманом 1-го класса, полковником в отставке Р. К. Комаровским стало одной из первых подобного рода развёрнутых бесед с ним. Р. К. Комаровский является известной и даже знаменитой личностью в Калининграде. Он охотно делился своими воспоминаниями и при этом обладал отличной для своего возраста памятью. Причём рассказывал свою историю чётко и логично, так что диктофонная запись интервью подверглась лишь минимальной литературной обработке, хотя в необходимых случаях сопровождается примечаниями. Публикаций в интернет-сети о Рено Комаровском в настоящее время достаточно много. Но это старое интервью представляет интерес, поскольку многие факты биографии ветерана в нём изложены более точно, и, особенно во второй части, имеются сведения, которых нет в других статьях. К сожалению, это интервью осталось не оконченным, потому и не было своевременно опубликовано. Автор надеялся на следующую встречу, но не получилось…


Г. В.: Уважаемый Рено Константинович, расскажите о себе с самого начала.

Р. К.: Моя фамилия Вам хорошо известна, я – Комаровский Рено Константинович. Родился в Белоруссии 15 июня 1925 года. В 1930 году мы уехали в Сибирь, и вся моя детская и юношеская жизнь прошла в Сибири, сначала в Красноярском, потом в Алтайском крае. В 1942 году осенью, во время войны, я был призван в армию…
А в морской авиации я с 1962 по 1978 год – это в мирное время. Так что про неё во время войны я ничего рассказать не могу... Шла Холодная война. Мы прошли переучивание. Я прошёл вот эту самую Холодную войну.

Г. В.: В 1942 году Вы попали в армию?

Р. К.: В 1942 году поздно осенью, где-то в ноябре месяце, я был призван в армию.

Г. В.: Куда?

Р. К.: В Алтайском крае привезли нас, несколько тысяч человек, в город Бийск на сборный пункт. И там нас отобрали человек 160. Куда, что, мы ничего не поняли. Посадили нас на поезд и отправили в Красноярск. Оказывается, там находилось Харьковское военное авиационное училище штурманов (в феврале 1941 г. ХВАУШ было переименовано в Харьковскую военную авиационную школу стрелков-бомбардиров – прим.), и нас туда зачислили примерно человек 160. В этом училище я пробыл ровно год. До нас всех выпускали сержантами. А за неделю до нашего выпуска пришёл приказ, и присвоили нам офицерские звания – младших лейтенантов. И вот я в самом начале января 1944 года получил звание младший лейтенант и был выпущен из этого училища.
Я был направлен в Школу экипажей ночных бомбардировщиков. Руководил школой сын легендарного героя гражданской войны Пархоменко. Полковник Пархоменко был начальником нашей школы (Иван Александрович Пархоменко был начальником 14-й военной авиационной школы первоначального обучения лётчиков, с 1942 г. выпускавшей экипажи ночных бомбардировщиков У-2 /По 2б/ – прим.). Её я окончил в мае месяце 1944 года.
После этой школы я был направлен в 46-й запасной авиационный полк, в котором формировались полки лёгких ночных бомбардировщиков на По-2. Но попасть в бомбардировочную авиацию мне тогда не пришлось. Пришло постановление Государственного Комитета Обороны, я был зачислен в 5-ю эскадрилью и направлен в распоряжение Войска Польского в Польшу. В этой 5 й эскадрилье Войска Польского я прослужил до конца февраля 1945 года.
По различным причинам, не зависящим от меня, был откомандирован для пополнения лётного состава боевой авиации в распоряжение командира 334-й дивизии… (334-я авиационная бомбардировочная дивизия на то время в составе 4-й ВА 2-го Белорусского фронта – прим.)
Вы в Острове бывали?

Г. В.: Да.

Р. К.: Вот последнее время в Острове стоял 12-й морской ракетоносный авиационный полк (с 1953 г. 12-й БАП / 12-й ОМРАП базировался на аэродроме Веретье, в морской авиации БФ полк с 1960 г. до расформирования в 1989 г. – прим.). Вот в этот полк я был зачислен в начале марта 1945 года.

Г. В.: Не могли бы Вы поподробнее рассказать, как проходило обучение в Харьковской школе и в Школе экипажей ночных бомбардировщиков? Про них мало, что известно.

Р. К.: Это я Вам расскажу. Это было очень напряжённое, сосредоточенное такое учение, конкретное. Потому что времени было мало, а авиацию надо было срочно расширять, готовить кадры. И мы занимались практически… Я не помню, были у нас выходные дни или нет. Кроме того, у нас была очень большая работа зимой. Когда стали из Америки перегонять самолёты, нас днём, ночью, утром, вечером поднимали и всех отправляли на аэродром, чистить аэродром. Машин снегоуборочных не было, а самолёты летели, и надо было полосу готовить шириной 60 метров и длиной 1200 метров. И мы, кроме учёбы своей, как снегоуборочные машины, становились 400–500 человек, лопаты в руки и очищали снег. Не смотря ни на день, ни на ночь, ни на погоду. Это было получено через Красноярск где-то около, может быть, 7 тысяч – 8 тысяч самолётов из Америки.

Г. В.: Это самолёты, получаемые по Ленд-лизу?

Р. К.: Да. Ну, как по Ленд-лизу? Мы за эти самолёты заплатили в начале войны 5 тонн золота, а к концу войны, в процессе войны, ещё 118 тонн золота. Это помощь за золото.

Г. В.: Значит, кроме учёбы, курсанты занимались работами на аэродроме. Как он назывался?

Р. К.: Просто Красноярский аэродром, названия не было. Это был просто гражданский аэродром.

Г. В.: Как Вы вообще жили, как был устроен быт?

Р. К.: Жили мы в казарме. Они были построены вроде бы ещё по инициативе адмирала Колчака, их так и называли «колчаковские казармы». Казармы очень большие. С одной стороны казармы – одна эскадрилья, с другой стороны – другая, а в эскадрилье около 150 курсантов. А всего было 3 учебных эскадрильи.

Г. В.: Учились по два года?

Р. К.: Нет, по году. До нас ребята, которые поступали ещё в Харькове, те учились по два года. А мы учились ровно год. Ускоренный режим подготовки. Я поступил где-то в декабре 1942 года, присягу принял в январе 1943 года, и где-то в начале января 1944 года вышел приказ о присвоении нам званий и нашем выпуске из училища.

Г. В.: Может быть, Вы припомните своих инструкторов, учителей?

Р. К.: Вначале, когда мы только поступили, были там все молодые инструктора. Их всех вскоре забрали на фронт. И к нам пришли преподаватели, знаете, такие не призывного возраста, по 45–50 лет.

Г. В.: Наверно, стариками вам казались?

Р. К.: Да. Начальник училища – такой полковник Смуров. Знаете? Тоже был пожилого возраста.

Г. В.: А кого ещё помните?

Р. К.: Вот полковник Смуров. Потом ещё полковник Белоконь (Сергей Ефимович – прим.) – это начальник училища, я его хорошо помню.

Г. В.: Начальник сменился?

Р. К.: Они менялись, знаете ли. Обстановка требовала, видимо... Это было замечательное авиационное училище, пока оно в Харькове было, в Рогани, оно разделилось на училище лётчиков и училище штурманов. Штурманское училище (Школа стрелков-бомбардиров – прим.) в начале войны, когда немцы уже наступали на Киев, было погружено в эшелоны и эвакуировано в Красноярск, и оно называлось ВАШ СБ. В Красноярске его разместили в казармах, там солдаты были, они казармы освободили. Одну часть городка отдали связистам, а вторую часть городка отдали авиации для училища.
У нас была своя столовая, ипподром – плац, где мы занимались строевой подготовкой, своя пекарня – всё было своё. Очень хороший городок был. Обустроили всё, привезли тренажёры с собой. Может, какая-то часть недовезена была, но для типов самолётов, на которых нас готовили, нормально. Учили нас бомбить, мы там бомбили, стреляли по конусам… Конус буксирует один самолёт, на фалах где-то метров 300–400 тянет конус. А мы взлетали, подходили к этому конусу на 300–400 метров и по нему открывали огонь из пулемётов. Пулемёты ШКАС стояли.

Г. В.: На каких самолётах вас учили?

Р. К.: У нас были самолёты Р-5, По-2 (они У-2 тогда назывались), дальше РZ – это усиленный, улучшенный образец прототипа Р-5, и самолёты СБ. Но самолётов СБ мало было, что-то 3 или 4 всего самолёта, и не все мы на них летали. Часть летала. Катастрофа случилась, мой приятель погиб Тихановский, по-моему, я сейчас фамилию уже не помню. В Уяре погиб, врезались в здание. А основной самолёт – это Р-5 был, их много было, проблем не было. Самолёты всегда были в исправном состоянии, и когда была лётная работа, мы особо не считали и самолётов не жалели. Всё было обеспечено нормально.

Г. В.: Ну, самолёты-то старенькие были, наверно?

Р. К.: Знаете, практически это был ещё основной самолёт (т. е. использовался в боевых частях ВВС КА – прим.). Здесь, на западе, перед самой войной тоже были ещё Р-«пятые» и И-«шестнадцатые». Я недавно слышал выступление Героя Советского Союза, который летал на Р-«пятых» в начале войны. Он попал в госпиталь и не знал, что он – Герой. А потом приехал домой в отпуск что ли, а ему там говорят:
– Ну, как ты сам со Звездой?
– С какой Звездой?
– Ты же Герой!
И показывают ему газету, что он Герой.
Так что были Р-«пятые». Я Вам скажу, здесь на западе были ТБ-«третьи» – это бомбардировщики, Р-«пятые» и СБ. Но, знаете, у немцев было в три раза меньше самолётов, когда они начали наступление, зато они все были современные.

Г. В.: Может быть, кого-то из однокурсников вспомните?

Р. К.: Дело вот в чём. Когда окончили школу, нас взяли небольшую группу и направили в 14-ю школу ночных экипажей, наверное, где-то человек 25–30. А потом – в запасной полк, там формировались части. И получилось так, что я – единственный их школы попал в 5-ю эскадрилью, которую передали в Войско Польское…

Г. В.: Давайте, я тогда больше не буду Вас пытать о Харьковском, поговорим о школе ночных бомбардировщиков.

Р. К.: Вот когда уже в школу ночных экипажей попали – это очень интересная школа была. Нас готовили ночью, мы летали ночью на самолётах По 2. И прошли этот курс обучения в течение где-то 2,5–3 месяцев. В мае месяце нас уже выпустили и направили в запасной полк.
Вот в запасном полку готовили очень много частей, в том числе полк «летающих ведьм» – так немцы называли наших женщин–лётчиц.

Г. В.: В школе готовили только на По-2 или ещё на каких-то самолётах?

Р. К.: Только По-2 были. И в 46-м запасном полку только По-2 были.

Г. В.: Эта школа располагалась тоже в Красноярске?

Р. К.: Нет. Она находилась в Чебоксарах. Но мы приехали в Чебоксары, и меня направили в Цивильск, там стояла учебная эскадрилья. С Цивильска мы летали, бомбили ночью.

Г. В.: То есть школа находилась не только в Чебоксарах?

Р. К.: Нет, в Чебоксарах находился штаб школы и две эскадрильи, по-моему. А одна эскадрилья находилась в Цивильске – это рядом с Чебоксарами. В Цивильске мы пробыли, может, месяца полтора, и нашу школу перебросили в Егорьевск под Москву, а нашу эскадрилью – в Коломну, село Коробчеево на берегу реки Оки. Это чтобы на одном аэродроме много полётов не было. Тоже самолёты все По-2 были.

Г. В.: То есть вас перебросили во время учёбы?

Р. К.: Да.

Г. В.: А Вы точно помните, когда поступили в эту школу?

Р. К.: В апреле месяце 1944 года. После того, как мы окончили Харьковскую школу нас сначала в Челябинск отправили переучиваться на самолёт ТБ-7, или Пе-8 его называли. На этом самолёте Молотов летал в Америку. Это четырёхмоторный тяжёлый самолёт – дальний бомбардировщик. Но проучились неделю, и нас обратно направили в Красноярск, потому что эти самолёты сняли с вооружения (в действительности эксплуатация тяжёлых Пе 8 с грунтовых аэродромов была затруднена и поэтому приостановлена, но сняты с вооружения они были только после войны – прим.). Их выпускали в Иркутске (в Казани – прим.) и прекратили их выпуск, стали там выпускать Ер-2.
А нас вернули обратно в Харьковскую школу, а потом в апреле – в эту 14 ю авиационную школу ночных экипажей, лёгких ночных бомбардировщиков.

Г. В.: Значит, школа была укомплектована только самолётами По-2, и вас натаскивали слепому самолётовождению, полётам по приборам и на ночную бомбардировку. Там были и лётчики?

Р. К.: Да-да. Были и лётчики, не только штурмана, готовили экипажи. Лётчиков туда присылали из других школ, которые они заканчивали.

Г. В.: Когда Вы её окончили?

Р. К.: Где-то в конце мая или начале июня. И нас сразу перебросили в 46 й запасной авиационный полк, где мы тоже летали на По-2. И из наших экипажей формировали строевые полки.

Г. В.: В запасном полку происходила дополнительная подготовка?

Р. К.: Да, поддерживали лётные навыки, и по мере формирования полков их отправляли на фронт. В запасном полку я был непродолжительное время, месяца два всего. Нас в казарму поместили, здесь столовая. К нам – старший инструктор, и вот летали мы, за нами смотрели, проверяли.

Г. В.: Какое настроение у личного состава тогда было?

Р. К.: Я Вам скажу. Мы все рвались на фронт:
– Давайте нас на фронт! Что нам это всё…
Кормили хорошо. Я вообще едок не очень хороший по своей натуре, но я считаю, что кормили очень хорошо по военному времени. Кормили, обмундировали – всё было.
В училище немножко туговато было с обмундированием, давали даже одежду старого образца. Какие-то коверкотовые брюки у меня были, помню, коленка разорвалась, я её зашью, а она растекается, опять зашью. Месяц, наверное, я ходил с голыми коленками.

Г. В.: А обувь?

Р. К.: Ботинки и обмотки. Брюки галифе были. Сапог у нас не было, ботинки и обмотки. Так что я обмотки умел хорошо наматывать, за 40 секунд обе.

Г. В.: Ноги не мёрзли?

Р. К.: Конечно, холодно было. Строевой занимались… В Красноярске морозный климат. И мы на строевую ходили каждую неделю раза два или три. И знаете, мороз такой, и мы давай топать быстрее. Портяночки и обмотки. И шинель.

Г. В.: А на голове что носили?

Р. К.: Шапки–ушанки были у нас… А сапоги я получил в Красноярске на выпуске. Нам всем выдали кирзовые сапоги, я дня четыре отходил, и у меня лопнула подошва вот так пополам. Мне говорят:
– Ну, езжай сам на фабрику.
В Красноярске фабрика. Я приехал, захожу в проходную, меня пропустили, я показал вот так ногу:
- Видите, пополам лопнула подошва.
– Снимай.
Мне принесли один сапог, но другой.
– Как же я в разных сапогах буду ходить?
– Ладно.
И принесли второй сапог в пару. Кирзовые сапоги были. Для того, чтобы у них блестели голенища, мы сахар плавили и им так натирали, чтобы оно блестело.

Г. В.: Ну, вы даёте, сахаром сапоги натирать! В общем, форсили.
Кого ещё помните в школе или в запасном полку?

Р. К.: В школе вот запомнился… он потом меня из Польши забрал… Командир эскадрильи был в Цивильске майор Парамошкин Иван Афанасьевич. Он меня потом из польской армии к себе забрал, но через командира корпуса – это длинная история.

Г. В.: А как Вас забрали в эту 5-ю эскадрилью? Как она полностью называлась?

Р. К.: Она называлась 5-я авиационная эскадрилья связи Народного Войска Польского. Дело вот в чём. Нас сняли с бомбардировщиков, потому что… Там был командующий 2-й армией Войска Польского Кароль Сверчевский. Это герой Испании, он командовал там добровольческой бригадой. Их там было несколько бригад, одной из них командовал Кароль Сверчевский. После Испании он у нас в академии был преподавателем (Военная академия им. М. В. Фрунзе – прим.). А когда началось формирование Войска Польского, одной армией командовал Поплавский, а второй армией – Сверчевский.
Я со Сверчевским встречался, но так, в штабе. Он пригласил меня пообедать, покушать. А он практически наш (советский) генерал. И я его спросил:
– Почему мы в Испании проиграли войну? Ведь и Мадрид был в руках народной власти. Вся Испания была под властью народной армии.
– Потому что не было у нас таких вот, как вы. Нам ваши бомбометания, ваших бомбардировщиков абсолютно не надо. Ну сбросите вы эскадрильей ночью там где-то 2–3 десятка 200 кг бомб на самолёте. А вот связь нам нужна больше всего!
В Польше всё было разрушено немцами. Ни телеграфных, ни телефонных линий не было. Всё разрушено. А связь нужна была, пока армия формировалась, начиная от Белостока и до Перемышля – восточная часть Польши. Надо было документы развозить, не смотря на погоду. Только ночью мы не летали. А днём надо было лететь, где-то искать какую-то воинскую часть, садиться не на аэродромах, а где-то на поляне, на лугу, чуть ли не на огородах садились, чтобы только передать приказы.

Г. В.: Это примерно с середины 1944 года? На чём летали?

Р. К.: На По-2. Нас ценили там – ооо-о-о! Всё руководство Польши за руку с нами здоровалось. Генеральный секретарь Польской рабочей партии Гомулка и министр обороны Польши Роля-Жимерский – они нас знали очень хорошо. Иногда их сами подвозили куда-то. Они очень ценили нас и награждали даже, может быть, больше, чем боевые части.

Г. В.: Кому вы подчинялись? Вы находились в подчинении нашего командования, а в оперативном подчинении у поляков?

Р. К.: Нет. По постановлению Государственного Комитета Обороны СССР от января или февраля 1944 года мы находились в полном подчинении Польше. Но у нас командующий генерал-лейтенант Полынин – это наш генерал был (Фёдор Петрович Полынин командовал ВВС ВС Польши в 1944–1949 гг. – прим.). Был сформировал авиационный корпус, наши предоставили Польше 600 самолётов, и в основном лётчики практически были наши. К концу войны стали прибывать польские лётчики, они тоже учились у нас.

Г. В.: До какого времени Вы прослужили в этой 5-й эскадрилье?

Р. К.: Я в эскадрилье прослужил до конца февраля 1945 года. А получилось так. Я прилетел в польской форме… Вот у меня даже есть фотография. Я как младший лейтенант был хорунжим в польской армии. И вот я прилетаю в Высоко-Мазовецк, и ко мне кто, бежит майор Парамошкин, который был в 14-й школе:
– Ты что в такой форме?! Откуда взялся?
Я с ним поговорил. Он – мне:
– Пойдём ко мне.
А я с удовольствием:
– Пойдём!
Приводит меня к командиру нашего корпуса полковнику Скоку Ивану Потаповичу, а он сидел в столовой, кушал. Захожу, представляюсь. Он встаёт, поздоровался:
– Садись и рассказывай.
И я стал рассказывать. Он спросил:
– У вас командующий Полынин?
– Да.
– Ну, это мой однокашник.
Они вместе учились, генерал Скок (тогда он был полковник) и Полынин. Ему майор Парамошкин говорит:
– У меня самолёты есть. Приказ Жукова готовить Восточно-Прусскую операцию, надо все самолёты поднять в воздух.
2300 самолётов тогда было подготовлено на Восточно-Прусскую операцию. И как хотите, но чтобы все самолёты были в воздухе. И Скок говорит:
– Хорошо. Я постараюсь поговорить с Полыниным.
Наутро я улетаю, мне Парамошкин говорит:
– Обязательно явись в штаб ВВС Войска Польского.
Я прилетаю в Варшаву через день или два и к командиру. Майор Серюк у нас был, Парамошкин его знал, это наши все офицеры. Я передал привет от Парамошкина, говорю:
– Разрешите мне в штаб ВВС съездить. Такое, такое дело…
– Ну, езжай.
А там 14 километров от Варшавы до Прушкова. Я туда приехал, захожу в штаб, дежурный:
– Куда? Что?
– Я к командующему.
– Командующего нет. Идите в отдел кадров.
Прихожу в отдел кадров, сидит полковник лет под пятьдесят с лишним, седой. Я ему представился:
– Мне к командующему.
– Командующего нет, но о Вас он мне всё рассказал. Перевести я Вас не могу, потому что Вы назначены постановлением Государственного Комитета Обороны. Командующий приказал дать Вам командировочное в качестве офицера связи. А Вами я займусь. Рассчитаюсь и займусь Вашим переводом. А пока езжайте.
Бывала такая ситуация, что офицер связи где-то там находится для связи. Ну, я – командировочное в карман, взял вещи, аттестат денежный и такой мне дали, потому что еду в командировку.

Г. В.: Разрешите спросить: а Вы-то почему хотели перевестись из польской армии? Из идеологических соображений?

Р. К.: Нет. Во-первых, мы с Парамошкиным дружили в 14-й школе, вместе ночью на лодке рыбачили с ним, это в Коломне когда были. Нас перевернул катер, я его вытащил – он плохо плавал. Я был в очень хороших отношениях с ним. Он – майор, я – младший лейтенант, но он меня как-то полюбил. Потом, знаете, они летают, бомбят… А мы в связи день и ночь с этими сов. Секретными пакетами…

Г. В.: Так Вы же очень важное дело делали.

Р. К.: Очень важное! Кароль Сверчевский сказал:
– Вы делаете больше, чем кто либо. Связь нам сейчас нужна вот так! Потому что на станциях… там были автомобили связные (с радиостанциями – прим.), всё это засекречено… Но немцами это всё тут же рассекречивается. У них по связи работали целые соединения, которые этим занимались, любую связь перехватывали, раскодировали. А передавались приказы, куда наступать, куда двигаться войскам, где остановиться…

Г. В.: Да. Со связью и у нас самих много проблем было, особенно в начале войны.

Р. К.: Ой, Вы знаете, что такое связь, я Вам скажу. Так вот про Испанию. Я в Польшу прилетел лет 10 назад, приехали, сели за обед. И один поляк так смотрит на меня и говорит:
– Вы в Польше служили?
– Да, я в Польше служил.
– Я до сих пор помню одного русского офицера, он меня от расстрела спас.
– Как?
– Сижу на радиостанции, вызываю… А сзади стоит командир полка: «Давай связь! Давай связь!», – а он не может её установить никак, ни ключом, никак, – «Да я тебя сейчас застрелю, если ты мне связь не установишь!» И в это время садится лётчик на По-2, а с ним, я хорошо помню, был штурман, которого звали не то Рено, не то Ремо.
– Это я сел.
И я ему начинаю рассказывать.
– Вот я и смотрю на Вас, Вы очень похожи на него. Вы меня от расстрела спасли.
Вот что такое связь! Что командиру полка делать? Куда? Как? Бои идут. То ли наступать, то ли прекратить, то ли что?.. Вот я плохо вижу сейчас, я себя представляю, не знаю, куда идти, что и как. Вот так вот.

Г. В.: Да, хорошее сравнение.

Р. К.: Есть такой в Польше городок Вронки на реке Варта, где-то в этом районе была воинская часть. Мы летим. Обычно по открытой связи им сообщают, что мы завтра прилетим, называют нас своим кодом:
– Надо их встретить.
А в чём встреча заключалась: надо послать 2–3 автоматчиков, чтобы получить документы, этот секретный пакет, и выстелить белое полотно метров 10, которое показывает, что здесь надо садиться, что они нас ждут. А то сядешь где-то в другом месте. А так они показывают, что здесь вас будут встречать.

Г. В.: А путаницы не было, когда и в вашей и в соседней части кого-нибудь встречают?

Р. К.: Так вот. Прилетаем в этот город Вронке, круг делаем. Нету полотна. На второй круг пошли. Хлопок мотора, и мотор встал. Встал. Все! Высота где-то 250–300 метров, справа городок этот начинается и река. Слева лес. Впереди болото. Давай на болото садиться. На высоте где-то 40–50 метров я вылажу из задней кабины, седлаю верхом заднюю часть самолёта. А он же со снижением идёт. И где-то на высоте 10–15 метров я «подъехал» верхом к самому стабилизатору, на хвост самолёта. Там за троса держался. И самолёт коснулся воды, т. е. болота, начал бежать и садиться, садиться… колёса входят в это болото. Пробежав где-то метров 30–40, я не мерял, колёса вошли в болото. У самолёта вот так поднимается хвост – перевернуться, капот сделать. И поднялся так градусов на 30–40, может, я не мерял. И оп! Я сижу на хвосте – это как-никак вместе с оружием 90 килограммов будет. И самолёт, раз, опускает хвост. Самолёт лежит на воде на крыльях целенький, нигде не поломано ничего.
Потом я взял эти документы секретные, вышел на сушу, прихожу в нашу воинскую часть, представился, кто я такой, рассказал. Говорю:
– Дайте мне машину и охрану человека два автоматчика.
И надо было с ними идти к самолёту. Он вызывает офицера, тот взвод солдат посылает. Взяли пилы, топоры, чтобы там сарай разобрать, иначе крылья самолёта не прошли бы. Разобрали сарай, с крыши длинные брёвна – под самолёт. И вот взвод, человек 50, со всех сторон по брёвнам, кто за крылья, кто за что тянет, самолёт вытащили. На мосту срезали стропила, которые укрепляли мост, и самолёт вытащили на ту сторону реки по пешеходной дорожке, вытянули на окраину города, на площадку поставили. Я когда приехал, самолёт уже стоял. Там собралось, наверно, человек 15–20. Электрики стоят, говорят:
– Самолёт готов. Сейчас двигатель запустим, и можете лететь.
Вот такой случай. Доложили генералу Белову, это начальник связи Войска Польского, он приказал:
– К материальному награждению срочно представить экипаж!

Г. В.: И чем наградили?

Р. К.: Серебряный Крест Заслуги – польская награда.
Я убедился: связь – это всё! Когда я здесь служил в авиации, я летал руководителем полётов на пуски ракет. И я почувствовал, что такое – нет связи. Взлетели? Не взлетели? Без связи как быть? Связист со мной всегда ездил, но аппаратура-то – она всегда местная. А связист со мной ездил всегда...
А так, знаете, там (в Польше – прим.) могли быть провокаторы, там же много было ещё местных из Армии Крайовой. Кто их знает, за документами следить мог каждый. Мы разворачивались и так самолёты ставили. Идёшь туда, где парламентарии эти стоят, и они подходят. Лётчик садился на место штурмана за пулемёт ШКАС на случай, если начнут отбирать пакет, то расстреливать и своего, и их расстрелять. Такая предосторожность.

Г. В.: Кого «своего», и второго члена экипажа, и всех подряд?..

Р. К.: По открытой связи сообщали:
– К вам завтра прибудет посыльный.
А там уже знают, что лётчики прилетят, привезут пакет. Когда мы прилетали в какой-то район, мы находили белое полотнище...

Г. В.: Ладно, понятно. Тогда расскажите, что было дальше, как Вы попали в бомбардировочный полк.

Р. К.: Дальше меня Парамошкин приводит в 12-й полк, который потом в Острове стоял и расформировался (12-й бомбардировочный /в будущем морской ракетоносный/ орденов Кутузова и Александра Невского авиационный полк – прим.). Полк входил в состав 334-й дивизии. Он меня привёл к штурману эскадрильи капитану Волошину:
– Займись этим лейтенантом.


А мне уже было присвоено звание лейтенант – поручик Войска Польского. И он занялся. А там самолёт был Ту-2, весь изрешечённый пулями. У меня есть на снимке Ту-2. Его ремонтировали техники, он летать не мог. Им дали день–два заделать пулевые пробоины. И капитан Волошин меня стал обучать по этому самолёту. Самое главное – это как открыть бомболюки, как выпустить и убрать шасси, это входило в обязанности штурмана на самолёте. Ну, а прицел я же в училище изучал. Приборы – высотомер, скоростемер – такие же, как и там стояли. Радиокомпас ещё, раньше его не было. Вот я за два дня сдал все ему зачёты. И через два дня я взлетел на этом самолёте уже – первый мой взлёт был. Конечно, со скорости 125, а тут скорость 365 км/ч.
А через два дня вылет на Кёнигсберг. И я полетел на Кёнигсберг…

Г. В.: Теперь подробнее про него рассказывайте, про 12-й полк, когда Вы туда поступили.

Р. К.: Я не знаю, приказ был отдан или нет… Но в полк я прибыл где-то в конце марта. Первый боевой вылет я сделал с лётчиком Вашановым (Николаем Андреевичем – прим.). Лётчик такой. Знаете, какая задача у ведомого? Надо взлететь за ведущим… Вот взлетает 9 самолётов – эскадрилья, один за одним взлетают. Они собираются на кругу в строй, звенья – три звена. В звене ведущий, справа – ведомый, слева – ведомый. Расстояние между самолётами зависит от умения лётчика – 20–30 метров.


Г. В.: Вы летали не парами, а звеньями по три самолёта?

Р. К.: Нет. Мы ходили только эскадрильями или одиночными самолётами. Взлетает 9 самолётов. Первое звено. Справа второе звено. Слева третье звено. Строй – идёт 9 самолётов по фронту: три самолёта впереди, три справа, три слева. Расстояние между ними зависит от лётчиков. Чем плотнее строй, тем лучше для обороны от истребителей. Если только отстал там метров на 500 от ведущего – это точно гибель от истребителей. Немцы сразу сбивали отставших.

Г. В.: На чём летали?

Р. К.: Самолёт Ту-2, самый мощный самолёт того времени. У него максимальная скорость была 525 км/ч, высота полёта до 10 км и бомбовая нагрузка 3 тонны (в действительности – Vmax до 520 км/ч на высоте, Н до 9000 м, максимальная бомбовая нагрузка до 2000 кг, с перегрузкой до 3000 кг – прим.). А наши «Пешки» всего 900 кг брали (до 1000 кг – прим.), самолёты Ил-4, ДБ-3ф так назывался, брали до тонны (максимальная боевая нагрузка до 2500 кг или одна торпеда 940 кг – прим.). А на Ту-2 мы брали 12 фугасных бомб ФАБ 250 – три тонны, но не все. Если лётчик недавно пришёл, ему подвешивали 6 бомб – где-то 1500 кг. А если опытный лётчик – три тонны.
Вот этот строй идёт. Ведущий рассчитывает всё – и время прибытия, какую скорость держать, меньше или больше, он ведёт самолёт, ему некогда. Мы – штурмана на ведомых самолётах, тоже что-то там пишем, что-то засчитываем. Но основная наша задача была – смотреть за воздухом. Пулемёт. Вот так разворачиваешься… А лётчик держит самолёт. И в таком состоянии мы летели. Когда подходили к линии фронта, всё внимание не к линии фронта, а к цели и на ведущего. И вот смотрим, летим. Тогда командных радиостанций не было на самолётах. В полк поступали по 2, по 3 самолёта со связью для командиров. Были тяжёлые стационарные радиостанции у радиста. А у лётчика ничего не было, только местная связь с ПУ (переговорное устройство – прим.).


И вот всё внимание на ведущего. Ведущий открывает люки. И мы все, хоп, открываем люки и смотрим. Рука уже на прицеле, на кнопку нажать. Уже включен СБР (сбрасыватель – прим.) для сброса бомб. Поставлен на СБР интервал, какой нужен для сброса бомб, одна от другой. И как только увидишь, что у ведущего бомба показалась из бомболюка, кнопку нажимаешь, они уходят. Вот это основная обязанность наша была.
Тот лётчик, который умел держаться в строю, тот и выживал. Если чуть отстал, все. Вот у нас сбили Казакова, Липатова…

Г. В.: Неопытные были лётчики?

Р. К.: Опытные – неопытные, а немецкий истребитель куда-то прорвался, от строя оторвал, и все.

Г. В.: А где полк базировался тогда?

Р. К.: Полк базировался в Высоко-Мазовецке в Польше.

Г. В.: Таким образом, Вы остались в Польше, покинули одну часть, пришли в другую.

Р. К.: Да. Но я-то в Польше был послан в командировку…
А потом я стал летать с Парамошкиным. Парамошкин был лётчиком–инспектором в этой дивизии. А потом я летал с заместителем командира дивизии полковником Твердохлебовым (Фёдором Авсентиевичем – прим.). Фактически я был при дивизии. Но там такой штатной категории не было, я в штат не входил, потом приказом назначили штурманом корабля.

Г. В.: Вот возьмись такого человека искать по личным архивным документам, и не нашел бы, чем он реально занимался.

Р. К.: Я ведь был там как офицер связи. А по офицерам связи никаких приказов не отдаётся. Прибыл офицер связи, ну и что. Обычно в строевой службе поставят на довольствие, и так далее, и всё. А этот начальник пообещал меня переоформить. Потом война кончилась, и мы полетели в Москву. Парад Победы 24 июня 1945 года.
С Парада Победы мы полетели в Германию и оттуда нас срочно перебросили в Монголию.


Г. В.: Значит, Ваш полк войну закончил в Польше?

Р. К.: Закончил в Польше, в Познани. Но потом перелетел в Шпроттау в Германии (ныне Шпротава в Польше – прим.).

Г. В.: Расскажите о Параде Победы.

Р. К.: Значит так. Мы вылетели на Парад Победы из Шпроттау. Прилетели, сели в Орше, вторую посадку совершили в Раменском, аэродром Кратово или… Чкаловск. Чкаловск – вот туда мы сели, два полка нашей дивизии. У нас было три полка в дивизии, но 454-й полк не полетел, он в Познани стоял. А полетели 132-й и 12-й полки. Нас разместили хорошо в Чкаловске. Питались хорошо. Я сейчас точно не помню, сделали 2 или 3 вылета тренировочных.

Г. В.: Где проходили тренировки? Пришлось пролететь над Красной площадью?

Р. К.: Нет! Над площадью летать было нельзя. У нас один пролетел над площадью, с Малера получал самолёт и над Кремлём пролетел. Его нашли, этот самолёт, у нас и лётчика этого, знаете… Что вы?!
Было как. На Парад было приготовлено где-то 15 авиационных полков, я точно не скажу. Базировались: Калинин, Тула, Рязань, Люберцы, Кубинка… на всех окрестных аэродромах. А над Москвой на Параде планировалось пройти, полк – 3 девятки плотно друг за другом, метров 100–150 друг от друга. А полк от полка метров на 300–400. И вот эта колонна из 15 полков должна была пройти над Кремлём на высоте 400–500 или 600 метров. Наш полк шёл одним из ведущих, потому что самые мощные самолёты по тому времени, у нас лучших самолётов не было. Мы сделали 2 или 3 вылета. Петля растягивалась далеко–далеко, километров на 200, и на этой петле все собирались. И мы, все полки, должны были на эту петлю прилететь и построиться. И вот эта репетиция 2 или 3 вылета. Мы вылетали напрямую, впереди – Москва. До окраины Москвы доходим и каждый идёт на свой аэродром. До есть мы на Красную Площадь и на Москву не летали. Это должно было быть только на Параде.
24 июня поднялись рано, пришли на аэродром. Не помню, во сколько начинался Парад, в 10 или в 11… Сели в самолёты, запустили двигатели, вырулили. А дождь хлещет! Такой дождь идёт! В Чкаловске вокруг берёзы насажены, мы сидим в кабинах, а верхушки берёз скрыты в тумане. Вот мы сидим. Два полка вытянулись по оси на взлётной полосе, стояли. Время взлёта, и двигатели запущены. Ждём 10 минут. Взлетать надо, опаздываем. 20 минут. 30 минут. Отбой! И мы зарулили на стоянки, выключили двигатели.
Командир корпуса и большое начальство уехали в Москву. Нашему генералу Скоку дали генеральскую форму, и все поехали то ли в Кремль, то ли ещё куда-то там, на приём. А нам в столовой накрыли, графины с вином поставили, кормили так. Утёсов, Шульженко приехали. Вот так закончился наш Парад Победы.

Г. В.: То есть слетать на Парад вам не удалось.

Р. К.: Не удалось никому.

Г. В.: Кто был командиром экипажа, с которым Вы должны были лететь?

Р. К.: Кондратьев Лёша, Алексей (лейтенант Кондратьев Алексей Иванович – прим.).

Г. В.: А кто должен был командовать всей авиагруппой?

Р. К.: Группой нашего полка должен был командовать командир полка (12-го БАП – прим.) подполковник Кожевников. Но у него имя такое, как у меня, иностранное (Ванифатий Алексеевич – прим.)… А командиром эскадрильи… Было три командира эскадрильи в нашем полку – Боговой (капитан Боговой Василий Алексеевич – прим.), Севастьянов (капитан Севастьянов Евгений Петрович – прим.) и… А в том полку (132-м БАП – прим.) был командиром полка Лафазан (подполковник Лафазан Иван Лукич – прим.). Подполковник Кожевников должен был сам лететь и командовать полком в воздухе.

Г. В.: В общем 30 минут вы просидели в машинах с запущенными двигателями, затем по погоде вам дали отбой. А где был устроен для вас банкет, там же в Чкаловске?

Р. К.: Да, прямо в Чкаловске, т. е. в Кратово. Там же институт – НИИ, там громадная столовая. Мы жили там, в этом Кратово, нас там и кормили…

Г. В.: А Шульженко и Утёсов приезжали к вам прямо в Кратово?

Р. К.: Да. Но там не только они приезжали, много артистов к нам приезжали. В полк ещё перед Днём Победы приезжали много артистов. Я хорошо запомнил Утёсова. Точно не помню, по-моему, даже Райкин к нам приезжал, он тогда в армии служил и как-то приезжал, я его где-то там слушал…
После Парада Победы день мы ещё были в Москве, а потом улетели в Германию, в Шпроттау. Где-то 26 числа июня. И там в Шпроттау занялись своими делами, боевой подготовкой, самолёты смотрели, их подготовкой занимались. Мы тогда ещё не знали, что полетим на Дальний Восток. Война кончилась, уборка такая, всё.
И получаем команду, числа 15–20 июля мы вылетаем на Восток. Первую посадку делаем в Кобрине, вторую в Туле, потом в Кольцово (Свердловск), потом Омск, потом Белая Вода (Белая, Иркутской обл. – прим.). Потом летим в Монголию, аэродром Аранжавандарфит (точно монгольское название выяснить не удалось – прим.), Вам не выговорить его, это в самых Тибетах.

Г. В.: В высокогорье?

Р. К.: От нас начинались горы где-то километрах в 20-и или около того. А мы – это ещё степная Монголия. Вот там сели. Ни одного дома, всё в землянках. Нас в землянке собрал, я помню, начальник политотдела полковник Скобелев и начал рассказывать, что такое Япония, о зверствах этого народа, что не надо никакой пощады к ним:
– Надо – жгите. Надо – стреляйте. Надо – убивайте…
Это я Вам точно рассказываю.
– Вы их не жалейте, потому что японцы после смерти самураями становятся, они к этому и стремятся.
В общем призывал быть решительными и твёрдыми.
И вот 9 августа мы подвесили бомбы, утром рано и взлетели… Нам же сказали, 1800 самолётов в Квантунской армии… Мы вылетели вглубь Китая, бомбили станцию Солунь. Летим. К границе подлетаем, пулемёты наготове. Штурманы ведущих ведут, а мы – штурманы ведомых, всё смотрим влево, вправо, где же эти японцы, где эти 1800 самолётов? Встретились со своими истребителями. У нас там свой истребительный полк был.

Г. В.: Вас прикрывали?

Р. К.: Да. Кроме нашего полка, нас прикрывали братья Глинка (Герой Борис и дважды Герой Советского Союза Дмитрий Борисовичи Глинка служили в 100-м Гв. ИАП, так что речь, вероятно, ещё о боях в Германии – прим.). Два полка прикрывали...
Мы летим. Где эти японцы, попрятались что ли? Сейчас вылетят на нас! К цели подходим, зашли, всё внимание на ведущих, люки открываем, бомбы бросаем. Нет японцев. Ну, мы сели.
И командование решает так: привезти в Монголию, 500 км от железной дороги, 300 тонн боеприпасов, 300 тонн горючего на заправку дивизии. Знаете, сколько для этого транспорта надо? Железной дороги-то нет в Монголии, ни поездов, ничего. А наши войска сразу продвинулись.
Командование наше решило лететь к нашей границе, в город Хайлар, там проходила наша железная дорога Порт-Артурская (КВЖД – прим.). Я полетел с зам. командира дивизии полковником Твердохлебовым в Хайлар, а наши лётчики ещё полетели другую станцию бомбить. Подлетаем в Хайлар, заходим на центральный аэродром посмотреть, а там наш По-2 стоит и горит. А полевой аэродром рядом, мы на полевой аэродром сели.
Я в город поехал, а по мне начали стрелять японцы. Ко мне подошёл один казак:
– Так вон в этом доме живёт капитан один какой-то, он наводит.
Я поехал, а этого капитана нет, говорят, ушёл. Я догнал этот обоз, этого капитана поймал там, посадил, привёз в полк, доложил там начальнику особого отдела.

Г. В.: Капитан какой армии?

Р. К.: Маньчжурский, японский. Его особист забрал, не знаю, как он его допросил. Твердохлебов так рукой махнул и при мне ему сказал:
– Иди, там его допроси.
Наверно, убил его.
Потом прилетают наши полки, мы их принимаем на полевой аэродром, стоим на этом аэродроме. Начальник штаба полковник Боярский и я стою… Я ж тогда был при штабе дивизии… Бежит солдат наш весь в крови, прибегает и к Боярскому:
– Товарищ полковник, японцы нас разбили! Помогите!
Начальник штаба мне говорит:
– Рено, бери ещё этих двух офицеров, Рыжакина и Нефёдова, и бегите туда, узнайте.
Это нас послали против японцев воевать с пистолетами. Понимаешь? Это же надо додуматься! Но он думал, что там что-то такое… Мы бежим туда, там метров 500. Только подбегаем, японцы сразу одного солдата убивают, он падает... Там к нам ещё 2 или 3 солдата присоединились... Так вот метров 10–20 добегаем, видим обозы – подводы там стоят, это в толпе такой. Стоит пулемёт, лежит убитый пулемётчик. Рядом винтовка лежит. Я за этот пулемёт сел, отвёл, вроде всё нормально. Я по окнам стал стрелять, по дому, метров 200. А Витя лежит рядом. Пуля бьёт в пулемёт, выбивает диск, пулемёт выходит из строя. Я говорю:
– Витя, пошли.
Поворачиваюсь, Витя лежит, а сзади мозги вылезли (штурман звена 12-го БАП лейтенант Рыжакин Виктор Константинович погиб 23.08.1945 г. у г. Хайлар – прим.). Мы вдвоём остались – Костя Нефёдов и я. Я беру винтовку, штук 5 или 7 обойм в карман. Обоймы по 5 патронов. И по канаве, по канаве, вокруг, вокруг… А там дом такой стоит. Дом-то нормальный, а доски вот так вот и до самой земли. Крытый сарай такой, стен нету, крыша до земли. Метров 15… Я подымаю голову – стоит японец. Он меня увидел, я его, раз, и убил. В это время выскакивает второй, я и второго убил. И жду. Нету больше.
А китайцы стоят на ногах и кричат:
– Капитана! Капитана! Япона там! Япона там!
Капитан – это значит офицер. Я-то лейтенант.

Г. В.: А страх был, или только расчёт их быстрее уничтожить, чтобы не успели уничтожить Вас?

Р. К.: Какой страх?! Я уже ничего не понимал. Тут Витя убитый, этот (солдат – прим.) убитый. Я уже не соображал.

Г. В.: В общем, кто первый кого уберёт.

Р. К.: Да. А эти китайцы, их человек 25… А река была забита лесом. Сплавляли лес, одно бревно, второе, третье, и перекрыли речку. И это нагромождение мокрых брёвен – по ним идти невозможно. Я оборачиваюсь – два японца бегут по брёвнам. Я одного, раз. Второй увидел меня. Что делать? И второго убил. И я оказался в тылу уже. Наши там стреляют, а мы здесь. Между нами эти японцы в доме. И вот тут я ещё 4 или 5 человек застрелил.

Г. В.: Получилось, что Вы оказались в тылу у японцев?

Р. К.: Да. Мои выстрели принимали за японские. А один японец мне в приклад попал. Он стрелял в меня и в приклад винтовки попал. Я эту винтовку хотел взять себе на память, а солдат говорит:
– Меня посадят, если ты у меня заберёшь эту винтовку.
Вот я девять японцев убил. И вот об этом мне материал прислали из наградного отдела… И взял я там ещё одного офицера – японца.


Г. В.: В плен?

Р. К.: Да. Он сидел в углу, я его не застрелил. А он сидит так вот. Я к нему подошёл:
– Вставай!
Винтовку держу. Он подымается, выходит.
Китайцы выскочили и, знаете, стали мне ноги целовать. Я стою, а они ползком… и ноги целуют.
Я веду этого японца. А Нефёдов Костя уже Рыжакина привёз туда. И стоят три полка лётного и технического состава, смотрят. Это привезли Рыжакина… И вот я подхожу, метров 100 осталось. Начальник разведки полка капитан Кузьменко бежит с лопатой ко мне, подбегает, метра за 2 размахивается и японцу разрубает голову лопатой. Этому офицеру голову разрубил.

Г. В.: Какие-нибудь сведения от японца успели получить?

Р. К.: Да какие сведения? Я японский язык не знаю.
Там в Хайларе и ещё одна крепость нашими не была взята. Наши войска ушли уже за 100 км на территорию Маньчжурии, а эти крепости не сдались. Наши их окружили. А они выкатывали оттуда орудия… Крепости имели большие подземные ходы, очень большие выходы. Вот они ночью одиночно или группами… Говорят, что они ночью вырезали наш санбатальон. Развёрнут был санбатальон, девчата, всех повырезали. Но я этого не видел… Крепости не сдавались. Когда Микадо объявил, чтобы прекратить войну, прекратить сопротивление, говорят, они построились… я этого не видел, только по рассказам… несколько человек сделали харакири себе.
А в другой крепости девушка вышла с белым полотном… отец её был японец, она знала японский язык… Она вышла с белым полотном и пошла в эту крепость поговорить с японцами, и японцы её расстреляли. Ей китайцы сейчас поставили громадный памятник в этом месте.
И вот оттуда мы вылетели на юг, на 1-й Дальневосточный фронт. Когда войны уже не было, всё прекратилось. Мы должны были куда-то лететь, как я понял, на остров Хоккайдо, мне так сказал полковник Твердохлебов. Нигде об этом не написано (планы разработанной в 1945 г. американцами операции «Даунфол» по оккупации и разделу на зоны влияния союзников, включая СССР, основных японских островов известны – прим.). Видимо, когда была Потсдамская конференция, Германию разделили на зоны. Был поставлен вопрос: что будет дальше с Японией? И, видимо, нам отводился Хоккайдо. Мы сказали, что ровно через 3 месяца вступим в войну. Так и сделали. У Сталина, видимо, были планы создать японскую «Хоккайдскую республику».

Г. В.: Как произошло с разделением Северной и Южной Кореи.

Р. К.: Да-да. Мы залетели на Сахалин, и нам сказали: отбой. И всё. И я на Сахалине после этого был…

Г. В.: С этого места поподробнее. Это меня очень интересует, дядя у меня там служил, но его теперь не расспросишь... Где Вы были на Сахалине?!

Р. К.: Аэродромы Смирных, Зональное и Леонидово.

Г. В.: На Зональное Вы когда прилетели?

Р. К.: По-моему, 5 сентября 1945 года.

Г. В.: И сколько Вы там были?

Р. К.: Немного, всего 6 лет.

Г. В.: «Немного»… Какие там полки стояли?

Р. К.: Авиации было там много. Аэродром Зональное, где были наши заключённые… Помните, «бродяга бежал с Сахалина сибирской дальней стороной…»? Это с Зонального он бежал. Были лагеря там где-то… И там был аэродром, вот там остановился штаб 334-й дивизии и с ним 454-й полк. Потом в 1946 году туда добавили ещё одну 4-ю эскадрилью, перевели в этот полк. И 328 й полк (известно, что в состав 334-й БАД кратковременно входил 327-й БАП, о 328-м БАП в составе дивизии сведений нет – прим.).

Г. В.: Вот 328-й бомбардировочный полк – как раз тот, в котором служил мой дядя, и про который после войны почти ничего не известно! (По имеющимся сведениям, полк прибыл на Сахалин в 1946 г. без авиационной техники, и на месте переучился на Ту-2. Полк вошёл в состав 326-й БАД. По воспоминаниям одного из ветеранов, полк базировался «где-то в центре Сахалина», предположительно, на Зональном, по крайней мере до 1951 г.)

Р. К.: Вот 328-й полк сел в Зональное. Командиром полка у них был полковник Кожухов, имя и отчество я не помню (возможно, Кожухов Леонид Яковлевич, который в октябре 1945 г. был командиром эскадрильи 454-го БАП – прим.). Хороший человек был. Вот он командовал этим полком. В составе этого полка тоже было 4 эскадрильи. А я там был штурманом дивизии, я это всё хорошо знал. А ещё два полка этой дивизии сели в Кетон, а по-русски его называли Смирных в честь капитана Смирных, который погиб там. Это в 40–45 км от границы на Южном Сахалине (бывшей границы между японским Южным и советским Северным Сахалином – прим.), на территории бывшей японской колонии. Там два полка стояли. А ещё южнее, на аэродроме… на Леонидово, стояла ещё дивизия 328-я, нет, 236-я (326-я? – прим.), тоже три полка. А уже туда в Корсаково, Поронайск… и ещё там… стояла штурмовая дивизия, на Курилах стоял полк на Итурупе… Авиации там было очень много. Так мы стояли там до мая или июня 1951 года. Оттуда нас переводят на Запад.

Г. В.: Пожалуйста, расскажите про аэродром Зональное поподробнее.

Р. К.: Там был аэродром в посёлке Кировское, а этот аэродром Зональное наши построили уже перед самой войной… Там были ангары, и в ангаре стояли истребители И 16, мы их ещё застали в Кировке. Потом их, наверное, списали и куда-то сдали на металлолом… А мы сели там, километра 4 от Кировского, аэродром назывался Зональное. Там лагерь был рядом, заключённые. Но мы уже застали только заключённых женщин. Лагерь был так 400–600 женщин. В фуфайках. Я не видел, но мне рассказывали, что на левой стороне фуфаек на синем полотне было написано «Я изменила Родине». Заставляли так. Женщины были возрастом от 20, может быть, где-то до 40 лет. Кто были эти женщины, я Вам скажу. У кого-то немец стоял на квартире – это у нас здесь на западе, долго жил на этой квартире, может быть даже жили с этим…

Г. В.: Ну, понятно.

Р. К.: Их всех арестовывали и отправляли на Сахалин. Их на Сахалине было много. Я помню Зональное, даже знаю это точно, наши солдаты бегали туда. Возьмут каши в кастрюле или ещё чего, и к воротам. Дежурная:
– Сколько вас пришло?!
– Нас четверо.
– Вам четверых или больше?
Женщин. А у женщин была задача – забеременеть. Их тогда на тяжёлые работы не отправляли, и они пользовались какими-то там льготами, на кухне работали, ещё где-то.
Позже туда прибыли мужчины заключённые. Много прибыло. Стали строить железную дорогу. От Смирных ещё километров 10 был аэродром Кетон (в действительности аэродром рядом с посёлком – прим.), вот туда подходили японские поезда. Весь Южный Сахалин у них был железнодорожный, с юга до конца и на запад у них были дороги, в Маока – это сейчас Холмск называется…
И вот туда прибыли мужчины и женщины. Что они делали, рубили просеку для будущей дороги. Пришёл ко мне капитан один:
– Дай бомбы боевые.
– Зачем?
– У нас тол не прибыл на Александровск-Сахалинский. Взорвём.
А надо взрывать какую-то скалу, а так бить кирками. Я говорю:
– Да вы что?! Погибнут же.
– Смотри: у нас вышка. Они работают. Он в лес зашёл без разрешения – стреляй на поражение. Убил, хорошо. Мы не считаемся с этим.
А аэродром наш (Зональный – прим.) был выложен бетонными плитами, но не очень большими. Зимою–весною вздувалось всё, эти плиты выворачивало, и они становились вот так. Значит, летать мы уже не могли. А летом плиты ложились, и всё. Это надо бы было дренаж делать, это громадные работы, так их фактически и не делали. Так кое-что делали.


Г. В.: А сколько была длина полосы?

Р. К.: 1200 метров.

Г. В.: Для Ту-2 хватало вам?

Р. К.: Для Ту-2 и потом B-25 (North American B-25 Mitchell – прим.) мы получили – нормально хватало. Там погиб мой командир полковник Твердохлебов, зам. командира дивизии. Взлетел… Знаете, я с ним летал, он на самолёте мог делать, как на велосипеде. Знаете, вот так – оп! – вот такой крен даст…

Г. В.: Лихачил. Ему хотелось, как на истребителе.

Р. К.: Да. Звали его Фёдор Авсентиевич или… я забыл уже. Я говорю:
– Не надо так.
– Ты, сынок, молчи.
А ему было так лет под 40, наверно. И вот так взлетел над Кировским… Рррраз! И крылом в землю. Школьники выбежали, один мальчик говорит:
– Так это же папа мой!
Сын. И так там его похоронили в Кировском. Четыре человека погибли (весь экипаж – прим.).

Г. В.: Так сколько полков стояло в Зональном?

Р. К.: 12-й стоял в Смирных и 132-й – в Смирных. А в Зональном стояли 328-й и 454-й полки. А в Смирных был аэродром тоже 1200 метров. Но это был японский аэродром, и сделан он был здорово. Это всё бомбардировщики. А истребители стояли южнее нас 50 километров, наш полк истребительный на Яках. А дальше Леонидово – это ещё примерно 50 километров. А ещё дальше – Корсаков, там стояли три полка на одном аэродроме. Я забыл номер дивизии…

Г. В.: А сколько было эскадрилий в составе 328-го полка?

Р. К.: Там было 4 эскадрильи. Прибыл полк тремя эскадрильями. На Западе он был – Умань, Белая Церковь…

Г. В.: Там они были вооружены Ер-2. Говорят, на Сахалин они прибыли без техники…

Р. К.: Технику из Омска им новую дали. Они прибыли пароходом туда, их разместили в 454-м полку. И они стали перегонять машины с Омска.

Г. В.: Сами перегоняли, своими силами?

Р. К.: Они мало перегоняли. Наши перегоняли, они опытные. Наши были грамотные в этой технике, их учили. И они вошли в строй. По-моему, в 1946 году.

Г. В.: А Вы не помните командиров эскадрилий 328-го полка?

Р. К.: Если бы Вы упомянули фамилии, я бы вспомнил, я их всех знал…


Около получаса мы ещё говорили о том, о сём. Но по существу – это всё. Договорились ещё раз встретиться и продолжить беседу. Не получилось…


Интервью Галины Вабищевич
29 апреля 2011 года