Интервью Владимира Анохина с Ф.З.Лепеленко, 9 иап/211 гвиап

Ферис Захарович Лепеленко

— В каких авиашколах Вы учились?

В 1937 году я поступил в ремесленное училище завода Петровского, и в 38-м — в Днепропетровский аэроклуб имени Осипенко. В 39-м его закончил. Весной 40-го года меня взяли в Качинскую школу. Ее я закончил осенью 40-го — ускоренный выпуск. Тимура Фрунзе и Микояна доучивали, и выпустили лейтенантами. А нас — ускоренный выпуск — сержантами, и в Белоруссию, в 161-й резервный полк. Там должны были пройти боевое применение.

— 22 июня вы в Лепеле встретили?

Да. Аэродром Корча (Корчин), от Лепеля где-то километров 15–20. Когда на меня данные запрашивали, ответили, что по документам нет такого «161-го резервного». Его в разведывательный преобразовали.
В резервном полку мы успели на И-15 отработать взлет-посадку, пилотаж в зоне. Должны были пройти стрельбу по конусу, стрельбу по земле и маршрут, но не успели.
Воскресенье 22-го, такой красивый-красивый день, безоблачный…
— Тревога!
Мы еще посмеялись:
— «Тревога» всем, или кто хочет?
Смотрю — набивают пулеметные ленты, начинают окопы рыть. Что-то серьезное. И в 12 часов Молотов объявил – «Война».
Четыре дня у нас было тихо. Вылетали инструктора. Был у нас инструктор старший лейтенант Каритинский. На И-15 вылетел и не вернулся — сбили его. Воздушные бои были не над аэродромом, может быть охранял какие-то объекты…
Немцы бомбили наш аэродром 26 июня. В этот день я сидел на КП и принимал данные.
Выскочил из палатки. Смотрю — подходит один бомбардировщик. Ю-88, по-моему. Прошел, посыпал мелкими бомбами дорогу на Лепель. Потом зашел на аэродром, на стоянку начал сыпать. Возле дороги стояло караульное помещение, а я мимо него перебежал через дорогу и к реке Ула — лег туда. Смотрю — посыпал бомбы. Я влево — бомбы за мной, я вправо — бомбы за мной. И начали свистеть… Прижался к земле — слышу, шлепнет бомба, и тут же взрыв. Сознание не потерял, но меня швырнуло далеко. А в это время была дана команда эвакуироваться, и люди на машинах ехали до станции Иконки, так, по-моему, называется. Я остался один. Шум в ушах, чувствую, по щеке течет кровь. Барабанную перепонку порвал, как я потом понял. И нога онемела, кровь тоже шла с ноги. Я палочку достал. Поднял руку, одна машина не взяла, вторая не взяла... Потом увидели что шкандыбаю, остановились, помогли сесть на машину... Смотрю — в поле как дрова склады боеприпасов, прямо на открытом поле. Заходит на них четырехмоторный бомбардировщик, «Фокке-Вульф Курьер» назывался, и к нему пристал Ишачок, и стреляет со ШКАСов. И четырехмоторный пошел чуть ли не в отвесное пикирование. Ишачок, видимо подумал, что сбил. Но этот четырехмоторный над самой землей вышел, и ушел от И-16-го. На станцию вывезли нас - ни чемоданов, ничего, что-то брошено. Нас повезли на поезде. Потом в Ржев приехали. Со Ржева в Курск переправили. В Курске я мельком Васю Сталина увидел. Он выскочил из летной столовой. Нервно закурил, и вертелся, вертелся, потом я понял — он ждал жену. Наконец увидел ее и на нее матом:
— Ты где ходишь? Опаздываем!
Потом нас в поезд посадили, и в Молотов. Теперь это Пермь. Наверное, человек 60 нас было, сержантов-выпускников. Там был ЗАП какой-то. Аэродром Савино помню. Там завод моторостроительный АШ-82 выпускал, рев моторов все время слышно было. На стендах гоняли двигатели.
Ждали самолетов… Появился Як, провозной дали. Но выпустили нас на МиГ-3. Опыта у меня мало было, но я почувствовал — приятная машина. Слушается. Какая-то «мягкая» машина. Я два полета сделал на МиГ-3, и все, опять ждем. Самолетов нет, сидим - кого в наряды посылают, кто дежурный по аэродрому, кто в столовой дежурный. Наконец пришли ящики с иностранными самолетами - «Харрикейнами», но инструкций нет. Но наши техники молодцы. Самолет есть самолет, машина есть машина.
Осенью 41-го собрали «Харрикейны». Кое-что изучили, где баки переключать, показания: скорость, высота, давление масла... Скорость в милях, высота в футах, бензин в галлонах…
У «Харрикейнов» очень мал капотажный угол — чуть-чуть - и на нос. Нас зимой выпустили. Я сделал несколько полетов на «Харрикейне» по кругу и все.
В Молотове приставили ко мне механика - Мишу Кочетова. Как в Молотове с ним познакомились, так всю войну вместе прошли.
Самолеты разобрали, на поезд погрузили, и привезли в Дягилево, возле Рязани. Там опять самолеты собрали, кто смог, там попилотировал чуть-чуть.
— Постреляйте, кто по чему может.
Я нашел в поле черную кучку - снег был, январь месяц, пострелял, пока кучка не задымилась. 12 пулеметов стояло на нем. Калибр 7,62, стрельба такая - шипение.
В феврале 42-гов в Кубинку. С Кубинки опытные летчики перегнали «Харрикейны» на аэродром Крестцы. Это по дороге между Москвой и Ленинградом. Там есть Валдайская возвышенность. Нам лететь не дали, потому что метеоусловия не по нашему опыту. Нас, пацанов, на «Дугласе» привезли.

— И с этого времени 9-й полк?

Девятый полк. Я сделал два боевых вылета на сопровождение Илов, станция Волот. Причем мы летали почти что ночью. Над озером Ильмень встретился с «Мессершмиттом», но в бой не вступили, я прижался к земле и пошел к себе домой, он — к себе. Это были мои первые боевые вылеты. Тут они записаны (смотрит книжку):
«С 31 марта 42-го по 4 апреля 42-го на западном фронте произвел на самолете «Харрикейн» 7 боевых вылетов с налетом 5 часов 33 минуты. Из них на сопровождение Ил-2 — 2 вылета, налет 2 часа 28 минут. На перехват самолетов противника — 3 вылета, время 1 час 25 минут. Провел 1 воздушный бой с Ме-109.»
Как раз, как мы прилетели на аэродром Крестцы, а Тимур Фрунзе погиб.
(Т.Фрунзе воевал в составе 161 ИАПа. 19 января 1942 года он был убит в воздухе. Подожжённая машина врезалась в землю у деревни Отвидино Старорусского района.)
Фамилию тогдашнего командира полка я забыл. Он говорит:
— Я вас поведу на зенитки, закалять.
Зенитки били… Короче, за неделю полка не стало.
Остались восемь летчиков. Кого помню: Сахаров, Вощенко, Киров Витя, Лепеленко, Пастухов Петька и Сапронов. Шесть человек.
Еще Тютекин, но он почти не летал.
(Из представления к награде: Тютекин Василий Иванович батальонный комиссар.
С 10.2 по 20.4.43 полк на самолетах «Харрикейн» совершил 147 сам-вылетов в основном 68 б.в. по прикрытию Ил-2, при этом было сбито 5 самолетов противника. При выполнении БЗ получил легкое ранение. После ранения командира полка оставался за него и руководил работой полка полтора месяца»)
Еще раненые были… Мы были в таком шоке… Я тогда даже не знал, сохранилось ли знамя полка…
Оставшихся в живых направили в Иваново. Мы три или четыре раза перегоняли «Харрикейны» из Иваново под Москву. В Раменское, кажется, я точно не помню. Там снимали 12 пулеметов, ставили 2 или 4 ШВАК - 20 мм пушки.
Потом взяли нас во 2-ю дивизию особого назначения (2 АДОН). Вот там во 2-й АДОН, на Центральном аэродроме насмотрелся я на причуды Васи Сталина. Он раньше нас выпустился, а мы только пришли. Такой парень-рубаха. А во время войны пришлось сопровождать его из Москвы в Сталинград. Там он организовал группу асов — будущий 32-й полк.
До нас правительственные самолеты сопровождали «Пешки». «Пешки» убрали и заменили нашими «Харрикейнами». Наша группа, по-моему, 10 или 12 самолетов сопровождали правительственные самолеты. К нам пополнение пришло: Кашников, Зарайкин, Антонов, молодые летчики.
(Кашников Максимилиан Степанович ст. лейтенант кэс. Зарайкин Иван Павлович гв. ст. лейтенант. Антонов Павел Николаевич, в 9 ИАП с ноября 1942 г.)
Обросли летчиками, получился полноценный полк. Потом наш полк с Центрального аэродрома пересадили в Тушино, где 9-й полк полностью восстановился.

— Есть «белое пятно» в истории Вашего полка. С апреля 42-го по август 43-гов в фондах полка ничего нет.

В этот период я сделал порядка 250 вылетов на сопровождение особо важных самолетов.

— В летной книжке написано: «С 4 июня 42-го по 31 марта 43-го 2-й АДОН. На самолете «Харрикейн» сопровождение особых правительственных самолетов. К линии фронта произвел 114 боевых вылетов, налет 166 часов 35 минут. Воздушных боев нет.». То есть, не все вылеты на сопровождение правительственных самолетов Вам засчитывали как боевые?

— Вот Черчилля нам не засчитали…
Мне и Сахарову приказали встретить премьер-министра Великобритании над станцией города Арзамас. Какой самолет я точно не знал. Знал, что четырехмоторный, двухкилевой… Придет с юга. Приказали, быть над Арзамасом в 12 часов. Вот мы там тогда и были. Встали пошире по фронту. Смотрим — идет. Я слева пристроился, а Сахаров справа. И так вели его до центрального аэродрома в Москве.
Я знал, что там Черчилль сидит – и подумал: вот бы сейчас подвернуть, да по нему шваркнуть 12-ю пулеметами! А потом переворот и в землю, чтобы не судили и не расстреливали… Вот такая мысль промелькнула…
Ну что, пацан я был, 20 лет… Господи! Сейчас таким мама хлеб не доверяет резать. А я тогда уже был командир звена…
Короче, привели его на аэродром, посадили. После посадки нас не выпускали из самолётов, из кабины наблюдали эту встречу. Издалека вижу - пузатенький такой, видимо, он. Под стать ему и самолет — фюзеляж тоже пузатенький.

— По-видимому, если Вы сопровождали к линии фронта, то вылет засчитывался как боевой. А если в тылу, то — не боевой?

Видимо так. И когда мы Кагановича с Москвы сопровождали через много точек – Астрахань-Махачкала, полет к фронту отношения не имел…

— Ваш полк охранял самолеты, пассажирами которых были члены правительства. Вам доводилось с ними общаться на земле?

Вот, например, с Кагановичем. Мы в 42-м году сопровождали его в Махачкалу из Москвы, с посадкой в Астрахани. Жара была… Простой, обыкновенный дядька подошел к моему самолету и спросил:
— Кто хозяин машины?
— Старшина Лепеленко.
Поздоровался за руку, мы сели на брезенте под крылом, разговаривали… В том же 42-м году забежали с каким-то парнем в курилку, и тут Алексей Толстой заходит. Я узнал его, поздоровался. Он закурил, и стал рассказывал, как в Париже был… Ну, граф Толстой, что делать! Фотография есть общая.

— А Кагановича это Вы прикрывали из Москвы в Махачкалу и обратно?

Нет, только туда. Мы его оставили в Махачкале.
Я чуть не убился над Каспийским морем. В том районе, где Терек впадает, поднялась передо мной черная туча, я не сразу понял, что это. Еле-еле перетянул эту тучу. Оказывается, большущая стая уток взлетела. Если бы я в них врезался, а на «Харрикейне» винты деревянные, полетел бы в море. Хотя там на море сесть не страшно было, потому что даже далеко от берега мелко было — я видел повозку с лошадью в море далеко от берега.

— В 43-м ваш полк вывели из состава 2-й АДОН, и под Полтаву переправили?

Нет, мы сначала пошли в Иваново, переучились на «Кобры». Сформировали полностью полк.

— А когда Вас в Иваново на «Кобры» перекинули переучиваться?

В конце мая 43 мы уже прилетели в Красноярск, получали «Кобры» в 45-м ЗАПе. Из Красноярска две партии перегнали.
Весной мы их изучили, уже тепло было. Мы в Тушино в землянках спали. Вышли на улицу, смотрим — подлетает «Кобра». Скорость хорошая, резко забрасывает хвост вправо, если смотреть по полету. Думаю: «ничего себе - крена нет и такой маневр». Пролетела реку Москву и в землю врезалась. Побежали туда смотреть – летчик погибший лежал в кабине, и видно, воротничок только пришил. Неудачный первый полет и первая катастрофа. Что-то видимо деформировалось в хвостовом оперении…
Запомнилось — жара в Красноярске страшная была. Решили покупаться… Бу-бух туда, а оттуда пробкой – холоднющая, ледяная вода…
К «Кобрам» инструкций на русском не было. Все — по-английски. Как залезть в кабину карикатура показывает: летчик упирается ногой в дверь и тянет, ломает дверцу. А надо нажать кнопку и дверь откроется. По-моему, Кривяков или Серов, решили, что сами будем пилотировать, и сами составлять инструкции. Одна катастрофа, вторая катастрофа, третья катастрофа, четвертая.

— А разве Кривяков был в вашем полку?

Его у нас не было. Но не только наш полк полетел получать самолеты, а несколько. В том числе, полетел и Кривяковский полк тоже. (Николай Кузьмич Кривяков 1911–1984 майор, подполковник Командир 69 ГИАП с 10.43)
Помню, что первая «Кобра» у меня была с пушкой 20-ти мм, и очень плохой радиостанцией. Меня все время посылали выявлять дефекты — то облетать самолет после ремонта, то то, то се. Кто-то пожаловался — рация не работает.
— Лепеленко садись…
Сел, полетел. Я подстроился под них, нормально слышно. А передатчика не было, только приемник.
— Слышишь хорошо?
Помахал крылом.
— Развернись, сделай коробочку, сделай бочку, сделай левую, сделай правую.
— Радиостанция работает хорошо, садись.
Сел.
— Как слышно?
— Слышно хорошо. Тот, кто жаловался, просто не смог настроиться как следует.
У тех «Кобр», что в Красноярске получали, связь была двусторонняя - и передатчик, и приемник.

— А в чем заключался облет?

Облет, облет, облет самолета. Кто-то сел на живот, или у кого-то смена мотора:
— Лепеленко, на облет!
Хотя это даже не моя эскадрилья. Наверное, считали, что я лучше других в этом деле.
Облет — работа двигателя на режимах, пилотаж - виражи глубокие, перевороты, петли, «бочки». Я летал на нормальных самолетах, я знаю, как это все выполняется. После ремонта надо проверить. Если он такой же, как другие, значит нормальный. Вот один самолет под Полтавой облетывал, левую «бочку» — отлично, а правую – никак не ввести. И потом на перегрузках что-то задрожало у меня сильно, я быстро ручку отдал. Говорю:
— На этом самолете воевать нельзя.
Мотор нормально работает, а на крыло глянули — оно деформировано. Вот почему самолет в одну сторону хорошо крутился, а в другую тяжело. Заменили крыло — нормально. Вот в этом заключается смысл облета.
Если только мотор меняли – значит, нужно мотор попробовать на высоте. Под Веной я набрал порядка 14 000 футов, три слоя облаков пробил и мотор остановился. Спланировал где-то тысячи на полторы, мотор заработал. Сел. Инженер Ильин — это было в 104-м полку, после войны:
— Ты не тот стоп-кран потянул на себя!
Командир полка Захарьев не поверил, что мотор встал. Васятко сел в самолет, предает:
— Погода такая-то. 14 000. Мотор встал.
Я у Ильина спрашиваю:
— Ну что, тоже потянул?
Что только ни делали, ничего так и не поняли. Сняли карбюратор, в армейские мастерские отправили, и там выяснили — диафрагмы резиновые присохли…

— Ваш полк получал «Кобры» поздних серий - N?

Семиточечные? Были. Потом своими силами крыльевые пулеметы снимали, для облегчения, толку от этих «пукалок» не было. Вполне хватало 37-мм пушки и двух пулеметов 12,7. Когда сняли крыльевые пулеметы, маневры стали легче. Последние мы получали, по-моему, трехточечными. Во всяком случае, под конец войны уже были трехточечные.

— По-моему, Постановление Ставки о формировании 304-й истребительной дивизии вышло 26 июня. Первым в нее вошел 69-й полк Кривякова. Потом 21-й и Ваш полк. К началу сентября 43-го она получила все три полка.

Под Полтавой станция Кочетовка, по-моему. Там наш полк сел. И после этого весь сентябрь отрабатывали слетность, и с 5 или 6 октября приступили к боевым действиям.
Мой первый вылет. Шли на прикрытие переправы на Днепре. Мы группой шли, вторая пара у меня сзади шел. Смотрю, снизу слева, под примерно 2/4 прет Як, и палит с пушки по мне. Вижу, что снаряды мимо меня летят. У меня аж ноги вот так затряслись. Не сманеврировал бы — расстрелял бы. Надо мной проскакивает... С смотрю — на Яке кресты под крыльями, а сверху — звезды. А я-то думаю, что по мне палит Як! Вот такой первый вылет на фронте после работы в АДОН.

— Ваши официально признанные победы. У меня по документам полка есть информация о четырех самолетах, сбитых вами:
19.10.43-го МЕ-109-й - Хвостовка,
28.10.43-го МЕ-109-й - Вершина Каменка.
Дальше во время Львовско-Сандомирской операции:
16.7.44 – ФВ-190-й Тростинец Малый, и
24.7.44 – Ю87 «Лаптежник» севернее Сламянка. Это - Польша.

Где-то у меня были записаны приказы о сбитых. Номера приказов все есть.
(Смотрят документы)

— Везде приказ по дивизии… У вас было принято, во всех полках дивизии победы записывали согласно приказу по дивизии?

Приказом по дивизии, это чтобы сами себе в полку не приписывали.

— Почему-то у меня не записано, что в тот же день, 28 октября 43-го еще и ХЕ 111-й там же. И нет данных о ФВ-190-м 30 ноября 43-го район Черкассы. То есть Получается: в архиве — 4 личные победы, а в летной книжке- 6… Можно я созвонюсь с вами и отсканирую вашу летную книжку и фотографии?

Конечно!
Смотрят фото...



Это — Красовский. Это наш 211-й полк. 10 мая 45-го.
А я ведь 9-го я два вылета выполнил, и еще и 10-го.
А это — Тимофеев (Сергей Иванович Тимофеев подполковник командир 9 ИАП/211 ГИАП до 11.44 г.) , написано «45-й год» это в Зарау, Германия. Он еще в ноябре 44-го ушел от нас на замкомдива. А пришел Захарьев. (Василий Георгиевич Захарьев майор)

— Захарьев пришел к вам с понижением? Он же был замкомдива?

Нет, он был инспектор по технике пилотирования. Помню, как они парой взлетали: только оторвались, шасси убрали, и тут же бочка.

— То есть он, будучи инспектором по технике пилотирования, летал с Вашим полком? У него по документам 6 побед.

Да. И Тимофеев водил нас.

— У Тимофеева на Халхин-Голе 5+7 побед, в Великой Отечественной 11+2, из них 5 побед в 211-м полку.

Вот Тимофеев сидит, у него два ордена Ленина. Вот Полуянов — мой первый ведомый. Это Фанин — командиром первой эскадрилье был, Антонов – второй. Макс Кашников — третьей. Но тут его нет.
(Показывает фото)
А это Кашников с эскадрильей. Я как штурман полка летал вместе с ними… Коптюх — сильнейший летчик. Он разбился в Австрии.

— Коптюх Илья Григорьевич. Погиб 30 сентября 46-го в авиакатастрофе

Да, совершенно верно.
А это в Австрии. Я был руководителем на полигоне. Тут есть я.

— Я не смог найти имя и отчества Подскребаева

Сейчас я найду открытку от него — Подскребаев Виктор Леонидович. А Недвецкий Кирюха, здоровенный детина! Сейчас найду. Никто не мог мотоцикла удержать. Трофейный, здоровенный такой мотоцикл. Он как схватил его... (Недвецкий Станислав Александрович мл.лейтенант)
— Делигей Николай, помните такого? Что можете о нем рассказать?
(Дилигей Николай Куприяновичв 9 иап с ноября 1943 до апреля 1944 .войну закончил подполковником, Всего сбитых самолетов – 20 + 3 )

Заместителем командира полка у нас был. А потом, кажется, в 205-ю дивизию ушел командиром полка. Особо его не помню… Добродушный человек, вот это я помню. Он у нас был с полгода.
А вот Березкин. (Березкин Вячеслав Арефьевич лейтенант 16 ГИАП)
Пашка (Сапронов Павел Захарович лейтенант погиб при бомбардировке аэродрома 28.10.43) Сбил 3 самолета возле Пятихаток и погиб:
Это — Богословский. (Кронид Александрович)
Это уже Чехословакия, 68-й год.
Это в Германии я выступал как ветеран войны.
Кстати, Герой Советского Союза Маруся Долина вместе со мной в аэроклубе училась.
(Долина Мария Ивановна (1922 – 2010) зам. командирa эскадрильи 125-го гв.бомб. авиаполка. Звание Героя Советского Союза 18 августа 1945 г.)
Я встречал ее во время войны. Осенью 42-го, когда немцы подходили к Сталинграду, мы Жукова в Саратов шестеркой сопровождали на «Харрикейнах». Жуков приехал, когда солнце заходило. Жукова издалека видел - ростом небольшой, коренастый. Вдруг бежит кто-то:
— Быстрей, Вас ждут, в адрес летите!
А слышна уже стрельба рядом.
— Товарищ генерал, летчики самолет «Харрикейн» еще не освоили, ночью никогда не летали, и там их никто не ждет!
-— Немедленно вылет!
Полетели. Пролетели полмаршрута, уже темно. Подлетаем к Энгельсу. Никаких огней, ничего. Светомаскировка, где аэродром - хрен его знает. По пятну однотонному видно, что севернее города аэродром. Лейтенант Сахаров знал, где включается фара, зашел, сел. Навигационными огнями помигал, и все сели ночью без фар. Все шесть самолетов, никто ничего не поломал. Утром в столовой гляжу — одни женщины, а через три стола вроде Маруся сидит. Не успел покушать, она подходит, бьет по плечу:
— Что ж не узнаешь, земляк?
И мы больше не виделись с ней. Разлетелись…
Прошло время, меня назначили командиром эскадрильи, а потом сняли из-за Пашки Полуянова. Он в селе Бабчинцы по пьянке застрелил кобылу. Она и сама бы сдохла на следующий день, но она ему чем-то помешала, а может из жалости, он ее застрелил.
Вызывает меня начальник политотдела:
— Товарищ Лепеленко, зайдите ко мне!
Зашел.
— Ну как? Что из дома пишут?
— Товарищ полковник, вызвали, так ругайте!
— За что?
Я промолчал, думаю — наверное, он про кобылу не знает. Дал мне журнал «Огонек». Выхожу, открываю первую страницу — Мария Долина… И откуда он знает, что Маруся со мной училась?
А мне ребята объяснили:
— Да там твоя фотография, ты прилетал в родное село!
И действительно на одной фотографии: Февраль, 1944-й год, я прилетал домой на «кукурузнике».


Был у нас командир дивизии Печенко. Мы должны были перелететь под Пятихатки.
— Лепеленко — на разведку погоды по маршруту.
Не знаю, почему меня, я вроде самый молодой…
Я уже подлетал к Александрии, передаю по радио — а на «Кобрах» хорошее радио:
— Прилетать нельзя, поземок сильный, земли не видно.
Слышу непонятный разговор, смотрю еще две «Кобры» садятся. Оказывается, за мной пошел Печенко, и в Казацкие Курганы животом врезался, перевернулся и погиб. (Печенко Иогансен Константинович полковник комдив 304 ИАД погиб 24.12.1943 г. на Р-39) .
Вместо него пришел Горегляд. (подполковник Горегляд Леонид Иванович)
Говорит Тимофееву:
— Дай мне летчика, чтобы с ним в бой сходить.
Он:
— Лепеленко, сходи в бой.
Я пошел с Гореглядом. Ужас. Над Кировоградом немцы делали звездный налет, тройка-тройка-тройка, со всех сторон. И он как пошел пикировать отвесно на эту группу. Я за ним, проход закрыт, как проскочить не знаю. Он потом еще снизу. В общем, он двух сбил. Прилетели домой. А я домой в Днепропетровск написал пять писем — не отвечают! Говорю:
— Попросите командира дивизии отпустить меня домой, узнать, как там родители.
Разрешил на пять дней и спрашивает:
— У вас там есть, где сесть? Давай на По-2 слетай….
Подхожу к самолету, говорю инженеру полка:
— Капустян, давай машину
— Не полетишь, пояс бензобака лопнул.
— Я этот бензобак на коленях держал бы , ты давай, быстрее готовь!

— Капустян — армянин?

Нет, хохол чистейший. (Капустян Яков Алексеевич старший техник эскадрильи)
Слышу, кто-то кричит:
— Фэрэс!
Глянул — мать приехала на фронт. А тут начальство выходит из землянки.
— Мама, тэбэ побачут, и не пустят до дому. Ти... хату до вечерковив, а я слетаю, подивлю что там дома, вернусь будем гостить.
Взял Колю Сурикова и полетел. Сели, а уже к вечерку шло. Говорю:
— Коля, мне дали пять дней. Лети обратно один, скажи маме, чтобы ехала сюда поездом.
Это сутки в пути, трое суток будем с мамой дома, всей семьей. Коля полетел…
Нет, и нет мамы. Уже пятый день… Смотрю, самолет подлетает, поворачивает на село. Садится возле семилетки, где мы учились. Наверное, за мной. Но не Коля, потому что мы с ним не там садились. Смотрю — обе кабины заняты. Мать в кабине сидит. А тут туман, мы еще три дня просидели.

— А если сравнить «кобру», Ла, Як.

«Кобра» строгая, комбинированный штопор делала.
Я на Як-3 полетал когда мы стояли в Африканде. Вот была бы в начале войны машина такая! В общем, по скорости, по пилотажу, он самый лучший. Но он не высотный, он до 3000 метров. А «Лавочкин» - тот и на 7000 очень хороший, маневренный. Ла-7 тоже мне понравился, и на нем полетал.

— Кто летал на «Лавочкине» говорят недостаток – жарко в кабине. Как в бане.

Да. Мне попался Ла-7, с плохой теплозащитой и я действительно парился.

— В кабинах «Ла» температура до 70 градусов доходила...

Это не у каждого самолета. А так машина хорошая, маневренная. Прощает тебе, если пилотаж не координационный. Кобра этого бы не простила. У нее оружие хорошее, пушка 37 миллиметров, и 4 мелких, которые мы снимали, чтобы облегчить.

— У Вас в полку у Леонова и у Фанина на звание Героя набралось. Но ни тому, ни другому Героя не присвоили. Фанину немножко помогали, чтобы Героя дотянуть по сбитым?

Да, по-моему, пару приписали.

— А еще кому-то приходилось переписывать?

Один сбитый я себе не записал, потому что хорошее прикрытие Пашка Полуянов мне обеспечил…

— За сбитые выплачивали премии?

Мы в фонд обороны отдавали.

— А на штурмовки летать приходилось?

Специально на штурмовку, как таковую — нет. А под Берлином нас заставляли при сопровождении «Пешек» вешать бомбы, 2 по 50 килограммов. Как они бросали, так и мы бросаем. Там же под Берлином я штурмовал машины, которые по дороге шли. Как сейчас помню — шли где-то с северо-запада на юго-восток. Я сделал длинную очередь с трех точек, одна из машин в кювет слетела, перевернулась.
Сильная дымка была возле Берлина, ничего не видно все горело. Один раз случайно выскочил на 3000 метров - чистое небо.

— Бывало, что боевой вылет не засчитывали по каким-то причинам?

Такого не было. Вылет есть вылет.

— В своих мемуарах немецкие асы пишут, что они в день по 12-15 боевых вылетов совершали…

Вранье... Самолет же еще готовить надо. Я делал самое большее три вылетаю. А 12-15 это нереально. Я не верю… Такая нагрузка.
Мало ли чего пишут — в газетах писали, что кто-то сбил 8 самолетов за один боевой вылет. Не помню фамилию… А где взять столько патронов, чтобы сбить 8 самолетов?

— От линии фронта сколько было километров до аэродрома?

У «Кобр» запас топлива был больше, чем на других самолетах, поэтому сидели в 60-70 километрах.

— А с подвесными баками приходилось летать?

Только на перегонке. Баки такие продолговатые, пузатенькие.

— А тараны у вас в полку кто-то делал?

Не было.

— Вас подбивали, сбивали?

Страшно вспоминать…
В Кобеляках примерно неделю не летали, не было погоды - туман.
Замкомандира эскадрильи Петьку Пастухова (Пастухов Петр Васильевич ст. лейтенант, погиб 17.12.43), и меня - командира звена, послали на разведку погоды.
Подходим к Кировоградскому аэродрому Канатову. И встречаем две девятки бомбардировщиков «Хейнкелей». Идут в сторону Пятихаток. Мы были ниже. Петька говорит:
— Прикрой, атакую!
Пытался остановить его:
— Петька, куда ты лезешь! В разведку и домой….
Но он старше. Стреляет… И в это время по Петьке – «трык!» И Петька пошел вниз. Слышу, по мне «хрусь!», и проскакивает. И опять - по Петьке. Я вверх… Две очереди по мне сделали, один и второй. Смотрю - нос прямо на меня. Но у него видимо скорость была меньше. Смотрю, он начал первый валиться, а я сверху очутился. Заградительный как дал, и немец на парашюте выскочил. Я по «Хейнкелю» дал хорошую очередь, но не видел, сбил или нет. Он сел, как потом мне рассказали. В приказ был записан позже, а «Мессершмитт» нашли сразу.
Долетаю до переправы Днепра, слышу, генерал Гусев кричит:
— «Кобра», кто горит? Прыгай, «Кобра», прыгай!
А прыгать уже высоты не было. Сажусь…Спланировал. Начал щитки выпускать, шасси лишь до половины вышли, и не убираются! А на половине шасси сядешь — скапотируешь. Откуда сила взялась лебедку крутить? Рукоятка была механическая. Смотрю - лампочка зеленая загорелась, слава Богу.
Мне механик с земли помогает – подсказывает - сделай то, сделай это.
Выхожу на посадку, щитки выпускаю - машина влево, влево… Неуправляемая — с левой стороны щиток перебит, правый не выпускается. Хорошо он электрический, выпускается медленно. Я его на уборку. Сел, как загремит! Пневматика побита, без тормозов пробежал и встал. Как раз этим вылетом прочитали приказ: Як после боя пришел подбитый, стал выпускать щитки и перевернулся. Летчик убился… А я быстро сообразил и щиток убрал, машина выровнялась, сел. Без тормозов она пробежала, наверное, метров 200 и встала. Вылез, посмотрел - на чем я летел! Правильно генерал приказывал прыгать.
А самолет выкинули, никакого ремонта… Вот это было страшно… Не только мне запомнилось — Петя Малкин, техник звена, писал мне в письме: «Помнишь, командир, как ты прилетел? 400 пробоин!».
И еще было страшно, в 42-м году в Крестцах. Мне приказали взлететь и прикрыть посадку МиГов. Они шли на посадку без горючего. Иду потихоньку, небо чистое, вдруг под хвостом два взрыва. Бух! Бух! Свой МиГ по мне стрелял. Командир полка оказался. Я ушел, от него, иду по прямой. Опять два взрыва! Посмотрел — он опять на хвосте сидит. Я опять крутнул. Я вижу, у него звезды, и он должен видеть, что у меня на «Харрикейне» звезды.
Он близко подошел ко мне, пускал ракеты, они просадку делали и под пузом у меня проходили.
Сел. Моя машина была последняя.
Заруливаю, смотрю на техника – у Миши Кочетова лицо как сало. Говорит мне:
— Живой… По тебе же четыре РСа выпустили…
Приезжает какой-то генерал:
— Ты что как … в проруби болтаешься? По тебе стреляют, а ты не реагируешь?
Я говорю:
— Так это ж МиГ-3! Я знаю, я на нем летал, это ж наша машина!
А испугался я только потом…
Больше не подбивали, а сам падал. Была поломка. С командиром полка Тимофеевым полетели Пашку Сапронова искать. Он после боя сел недалеко от аэродрома покрышкинской дивизии и пошел просить бензина. В это время налет. И погиб Сапронов. Но мы тогда этого еще не знали… (Сапронов Павел Захарович ст.л-т комэск погиб 28.10.43 при бомбежке аэродрома.)
Только перелетели Днепр у меня мотор отказал.
Командир приказывает
— Садись на живот!
А я увидел — Ил на животе лежит. И площадка около него мне понравилась Я говорю:
— Вон возле Ила сяду.
Выпустил шасси, иду садиться потихоньку. Сел возле Ила-2,.
Командир ушел, приказал:
— Жди, ночуй здесь, пришлем техника.
Остался ночью, страховато... Короче, прилетел Петя Малкин, привез нужные запчасти отремонтировал. Заровняли, как могли грунт. Пробую взлететь, дал форсаж, пробежал половину расстояния - не реагирует ручка подъема. Еле-еле оторвался, чуть не врезался в противоположную сторону. Вывернул. Пете Малкину помахал, прилетел домой.

— Вы в ночь с 8 на 9 мая узнали, что капитулировала Германия?

Нам объявили 8 -го числа. Сильная стрельбы была. Я в это время с Кашниковской эскадрильей был, как штурман полка. Стрельба ужасная, а мы в домике жили немецком и часовой всегда стоял. У нас был Меркулов такой оружейник. Стрельба под окнами, взяли пистолеты из-под подушки:
—Меркулов, что такое?!
— Товарищ командир, война кончилась!
Женщины выскочили, командир полка Захарьев кричит:
— Кто-то курятник открыл?
В смысле, женщин выпустили.
Выпили и легли досыпать. А утром:
—Тревога на вылет!
Когда приехали на аэродром, пешки уже кружили над аэродромом. Пошли на юг, под Прагу. Отбомбились, потом второй вылет. два вылета 8-го, два вылета 9-го.
9 мая, третий вылет. Пешки взлетели с Зарау на Прагу. Мы за ними, запустили моторы, выруливаем, вдруг команда:
— Отставить задание, всем на посадку.
Все сели. А последний, когда взлетал, у него мотор задымился. Первый разворот, второй… На четвертом развороте смотрю - он уже в пламени. Метров 500 не долетел и рухнул.
Война кончилась, весь экипаж погиб. Самый трагический вылет.
Десятого мы еще летали на Млада Болеслава, там большая группировка была, бандеровцы и немцы, а под городом Бауценом с «Лайтнингом» встретился. Чуть бой не устроили…
Я группу девятку вел, в группе были Кашников и Копьев. Идем назад, смотрю - слева рама. И Кашников кричит:
— Рама! Рама!
Говорю, не трогайте, война закончилась. Набрал скорость, и подошел к «Лайтнингу», близко прошел. Негр сидел. Я помахал ему, и к своим Пешкам. Глянул в зеркало - метров 100, а он прилип ко мне сзади. Я думаю: у него же 6 пулеметов крупнокалиберных, сейчас как врежет! Как начал крутиться, он маневреннее оказался чем «Кобра». Хотя я уже опыт имел, нормально пилотировал. Говорю Коптюху:
— Выбейте у меня из-под хвоста!
Захарьев кричит:
— Что там за рама? Сбить немедленно!
Я в вершины сосен чуть не врезался, и потом уже кричу:
— Кашников, Коптюх, выбейте мне с хвоста раму!
И тот на газах ушел. Это было в Саксонии, на юге Германии.

— Кто-то из ваших еще в 44-м принял американский «Лайтнинг» за немца?

За раму? Это — Богословский Кронид. Нас не предупреждали, что американцы летать будут, а «Лайтнинг» никто никогда из наших не видел. А он же двухбалочный как «рама», двухкилевой, и кабина отдельно - «гондола». «Лайтнинг» Богословский подбил в районе Равво-Русской. Тот на вынужденную сел. Дело замяли.
(26 июня 1944 года парой истребителей P-39 «Аэрокобра» был перехвачен и сбит F-58 (№2-67338) из состава 7-й PRG . Его пилоту л-ту Д.К.Роу удалось спастись из горящей машины на парашюте. При этом он сильно обгорел и был направлен в один из военных госпиталей Киева. «Обидчиками» американского пилота были летчики 9-го ИАП 304-й ИАД. Атаковал «Лайтнинг» в районе Рава-Русская, приняв ее за «Раму» ст лейтенант Богословский К.А.» И.Сейдов. "Прелюдии холодной войны. Год 1944-й." "Арсенал-Коллекция") № 4 – 2012)

— К вам на аэродром, в полк кого-то из пленных летчиков немецких приводили?

Такого не было ни разу ни в полку, ни в дивизии. Даже когда спасшийся на парашюте немец приземлялся рядом с нашим аэродромом… Бывало такое у Покрышкина.

— С кем в полку больше дружили?

Гаврилов Боря - он погиб после Сандомирского плацдарма. (Борис Иванович 15.1.44) Больше всех был Гаврилов Боря.
Все время были вместе. Он сильно болел, пазухи болели, а потом, когда прорвало - гайморит, или как называется. Когда гной вытек с носа, ему легче стало. Но, бедный, так с болями и летал. И пока я прошел лечение, смотрю - уже Бори нет. Без меня погиб.
Но вообще мы все нормально дружили. И Фанин, и Кашников, и Зарайкин, и Антонов, и Витя Подскребаев - это мой ведомый, мы вообще с ним считай как свои. Потом он до последнего мне писал, до смерти. А когда перевели меня штурманом полка, и я то с одной эскадрильей летал, то с другой, с разными. Задание получил – значит, иди получай 2 звена, там задание пишут. Так что я летал с разными эскадрильями. И с самолетами - можно посмотреть.

— Как строился день в зависимости от того, была ли боевая работа или не было. Допустим, затишье какое-то?

Все зависело от боевой работы. Если есть с вечера боевая задача, на завтра ставят распорядок: когда подъем, когда в столовую, когда на аэродром. Разведка погоды - даже перед боевым вылетом. На аэродром вывозят нас на машинах, а если недалеко - пешком ходили. Задание выполнили по плановой таблице - вот эскадрилья Фанина, «вылет на прикрытие переправы». Вылет из Кобыляк такой-то. 2-3 вылета в день делали. Кончили полеты - помылись, ужинать. А бывает, сидишь в кабине, тебе подносят обед. Смотришь - уже Пешка летит. Ладно, прилечу, потом. А бывает, сидишь на аэродроме, кушаешь. Первый покушал, второе подали - смотришь уже Пешки подходят, срочно с обеда на вылет. Бросаешь это второе, слетал, потом прилетел, покушал. Во время перерывов боевых действий - были такие перерывы - поднимались, шли в столовую как обычно. Разбор полетов был. Обсуждали, если какие-то ошибки были. Собирались поэскадрильно. Полком мало сборов было, а вот поэскадрильно, по звеньям разбирались. Ну даже до того, что в карты в «дурака» играли, было такое.

— Артисты, фронтовые концертные бригады приезжали?

Я только Шульженко видел, в Тушино давали концерт. Во 2 АДОН. А на фронте не было у нас концертов. В других полках, дивизиях может быть и были. Я смотрел картину «В бой идут одни старики», если девчат убрать - все как у нас было, только, что не было смерти в кабине. Впрочем, смерть в кабине я видел на Северо-Западном фронте в Крестцах. Когда летчик прилетел на аэродром, сел, и умер в кабине… Это было там где Фрунзе погиб

— А Фрунзе Вы лично знали?

Ну как же, в школе в одной эскадрилье были! Худощавый парнишка, высокий, на полголовы выше меня. Очень простой, малоразговорчивый.
Койки Тимура и Степана Микояна рядом стояли. Бывало, дрались они даже. Тимур как-то нос Степану разбил, Степан как увидел кровь — чуть в обморок не упал. А так парень очень спокойный. Вася Сталин, Микоян и еще кто-то втроем летали над Кремлем на Яках. Я слыхал, что Тимура тоже приглашали, но он не захотел. Пошел на фронт, и погиб. После боя шел на посадку без горючего. Выпустил шасси и после 4-го разворота его зажег «Мессер»-охотник. Тут уже ничего не сделаешь.

— А Степан Микоян, что за человек был?

Такой пухленький, кругленький, нормальный. Не то чтобы сильно капризный или балованный — нет. Просто нежноватый. Но потом, летчик-испытатель, генерал-майор, Герой.

— А был еще Владимир Микоян, его брат, который погиб.

Я Степана только знаю. Где воевал Владимир - не знаю.

— А когда нелетная погода, затишье на фронте, позволяли себе чуть-чуть расслабиться? Поспать подольше, водочки попить?

Рыбалки у нас нигде не было, а на охоту ходили. Бывало даже на охоту ходили с карабинами. Под Сандомиром осенью 44-го по три - по четыре зайца били. А так в карты играли, проект полета изучали.

— Бывало, что злоупотребляли «этим» делом?

Некоторые… Только два отличались, выпивали хорошо. Коля Леонов сильно употреблял и Пашка Полуянов мог выпить. После войны встретились с ним — ни капли не пьет.
Пригонников – мог выпить, но не так… Мама у него в Москве имела какую-то «лохматую руку», все хотели забрать его с фронта. Но так и не забрали, он не пошел. До конца воевал с нами. Но капризный.
Курево выдавали. А я даже сто грамм не всегда выпивал, когда выдавали, а только если пасмурная погода, и значит, немцы бомбить не будут, и можно поспать.
В Польше у Сандомира не было водки. И врач разрешил тройной одеколон. А поляки еще и печку натопили, жарища, одеколоном воняет. Так я оттуда вышел, не стал пить.
Еще при нелетной погоде Дни рождения отмечали…Товарищеские суды устраивали.

— Какие «товарищеские суды?»

Командование не знало про них. Три человека от эскадрильи судят провинившегося. Виноватого лупят. Три ремня, или пять ремней дать… Но не так уж мы безобразничали…

— А дни рождения как отмечали?

Обычно поздравляли вечером, в столовой, командир поздравлял, успехов желал. Дарить нечего было, фронт… Поздравили, отметили. Не обо всех знали, у кого когда день рождения. Я, например, ни разу на фронте не отмечал день рождения. Вот сейчас интересно было бы посмотреть на похоронку, которую прислали в начале войны. 26 июня, когда бомбили аэродром, меня не нашли и написали. А мама не верила, что я погиб…

— А когда кто-то погибал, не возвращался с вылета…

Атмосфера конечно грустная была, жаль товарища! И как положено в столовой, где он сидел ставили рюмочку, хлеб клали..

— Вещи погибшего родным отсылали?

Нет, не помню такого.
Какие вещи? Ничего у него не было. Хорошей гимнастерки не было.
Одним днем жили. Деньги в Фонд Обороны сдавали. А когда на руки получали, и слать некуда было, то отдавали хозяевам квартир, часто это были бедные, но гостеприимные люди. У хохлов так:
— Сядайте исти, не будете исты - идите к чертовой матери с хаты!
Не будешь кушать — обидишь. Общежитий не их хате живешь, должен кушать у них. А в дорогу приготовит хозяйка вареничков, или еще что-нибудь.


— А Богословский когда погиб, при Вас?

Были дивизионные сборы командиров эскадрильи по-моему, или командиров звеньев. Там был Тимофеев, был и Богословский. И когда Тимофеев уехал со сборов, а Крониду механик говорит:
— Нельзя лететь, мотор сильно барахлит, надо менять!
— Дай я попробую!
Сел пробовать, включил форсаж, и через колодки взлетел... Позже видели зенитчики, как он шел на посадку, мотор что-то «бух! бух!» стрелял, крылом за дерево зацепился, крутнуло его. Вылез из кабины, попросил воды, лег на крыло и умер. Так рассказывали и вспоминали, что Кронид часто говорил:
— Меня немцы не убьют, я сам убъюсь.
Он у нас занимался в основном разведкой. И танкисты, и пехотинцы давали задания. Он слушает, слушает, потом начинает смеяться:
— Садитесь, со мной полетите. Это я еще сделаю, а дальше уж сами.
Привозил исключительно точные данные. Но брался только за то, что он мог разведать. А у него ведомым был Недвецкий. Однажды слышу, как он говорит Кирюхе по радио:
— Я буду проходить, а ты посмотри, откуда будут стрелять зенитные точки.
Он проскочил, а весь шквал на Кирюху обрушили.
Летал хорошо. Мне говорил, что ему никаких наград не надо, только «дедушку». То есть Орден Ленина. И после смерти наградили.

— Приходилось в годы войны встречаться с тем, что немцы в воздухе летчиков наших, кто выбрасывался с парашютами, расстреливали?

У нас ни в полку, ни в дивизии - такого не было.
Петька Пастухов, когда его сбили над Кировоградом, спустился на парашюте, потом пришел с плена. Не стреляли по нему.
Лейтенант Сахаров возле Бельц выпрыгнул, но это наша территория. Тоже никто не стрелял по нему. Пашка Полуянов - мой первый ведомый, тоже на парашюте выпрыгнул. Тоже по нему не стреляли. Ни мы немцев не расстреливали, ни они нас. И тем более если на их территории зачем расстреливать, ведь он попадает в плен.

— А Пастухов что говорил, когда выпрыгнул с парашютом и в плен попал?

Попал в плен между Кировоградом и Александрией. Через 3 дня пришел в заячьей шапке. Короче, попал в плен, но смог бежать. Фактически, может быть, пробыл в плену несколько часов. А через 2-3 месяца, когда мы сопровождали Пе-2 бомбить железнодорожную станцию Южнее Криворога, у него самолет загорелся, и он выпрыгнул. Я заметил, где он спустился, и пошел в лес, живой - это я видел. Просил командира помочь, дать самолет на лыжах. Слетать туда, где он приземлился и пошел в лесок. Просил слетать туда ночью, если будет один идти - подождать. Может быть Петька выйдет. Так меня и не пустили. Это была немецкая территория. Что с ним с тех пор я и не знаю. Пропал без вести.

— В лобовую атаку приходилось ходить? Или никогда не применялась?

Мне не приходилось.
Вот последний бой, над Ополевкой как я рассказывал, тяжелейшие перегрузки были. Но, видимо, немцам легче было. Потому что я понял - у них были ППК - у нас ППК не было. Противоперегрузочные костюмы. Я тогда худой, смеялся - 56 килограммов весил с парашютом.
Когда Крюков, командир дивизии, повел нас 6 на 6, последняя пара - командир полка и я, и над Ополем мы были ниже, немцы выше. В косую петлю как встали, страшные перегрузки, в прицел никто никому не попал, «на лоб» никто не вышел. У них горючее кончилось, и у нас. Они полупереворотом свалились. Разошлись.
Когда сбили Фанина, и он сел на живот, я полетел искать его самолет на По-2.
Фанин был атакован не в лобовую, но на встречных курсах снизу вверх градусов под 30. Вот так его атаковали.

— То есть лобовых не было? Потому что порой, когда читаешь, обработанные в художественном плане воспоминания, то — «немцы лобовых боялись, не принимали».

Лобовых я не видел. Там, может быть и ходили на Ла-5, Ла-7 на них не страшно ходить на лобовые. Мы, как правило, сопровождали бомбардировщиков, прикрывали переправы, гонялись за Ю-87-ми лаптежниками. Так что лобовых не приходилось.

— Еще такой вопрос по тактике воздушного боя. Как правило, в воздушном бою самолет только одну атаку делает, если первая атака не удалась…

Уже тот маневрирует, трудно попасть и вообще. Это надо гнаться, а он идет на свою территорию. Это значит, куда-то отрываться от своей группы. Или отрываться от бомбардировщика - атаку выполнил, заградительный огонь дал, и быстрее к своему бомбардировщику. Потому что могут тебя отвлечь, и своих сбить. Сбили бомбардировщик - можно 10 сбить у противника - задача не выполнена. Бомбардировщик сбитый, тобой сопровождаемый. Поэтому тут не за сбитыми гнаться. Привести в сохранности тех, кого ты охраняешь - боевая задача выполнена.

— Вам в полет на всякий случай выдавался паек НЗ?

Нет. Не было. На перелетах были пайки. Я с Красноярска и с Кировобада по 2 раза гонял, бортпаек помню.

— В партию вступали на фронте?

На фронте. Под Пятихатками. 43-й год, как раз мне уже кандидатский стаж исполнился год. Выдали билет, поздравили. Особых торжеств не было.

— Роль партийной организации была существенная?

Честно сказать, я одинаково защищал Родину, что беспартийным, что партийцем. Проводились собрания, очень короткие. На тему о боях, товариществе, взаимовыручке, о Родине. Всю зарплату отдавали в Фонд Обороны, только расписывались за получение…

— А такого, как иногда пишут…

Тошновато читать, что иногда пишут.

— А роль замполитов?

Замполит иной раз так скомпрометирует себя, никакого уважения и доверия не остается. Когда мы на аэродроме Крестцы были, у нас был замполит, забыл фамилию. При виде бомбардировщика, даже только белый след идет инверсионный… У него понос, в щель забьется, трясется, вообще не человек. А как пришли в тыл, тут начинается - партийная работа. Какая партийная работа? Ты, извини, поносил? Первый случай, потом второй случай. Комиссар полка 9-го, в Крестцах майор Тютенко. Надо было штурмовиков сопровождать. Все-таки Тютенко майор, а я сержант.
— Лепеленко, поведешь группу прикрывать бомбардировщиков?
Как я поведу, когда я еще и ведомым как следует не ходил? Ты майор, ты бы и повел. Нет. Он набирал группу, чтоб кто-то повел, но не он.
Можно еще примеры привести. Отношение к политработникам соответствующее. Там где они в бой ходили по-настоящему, за ними действительно тянулись. Но у нас не было такого партийного руководителя, чтобы с него пример брать.


— Такой еще вопрос про чувство страха. Бывало?

Первая готовность — сидишь в кабине, мотор выключен. Дали ракету. Вот тут страх: нужно быстрее взлететь, чтобы тебя на земле не застали и на взлете. Как взлетел, мотор заревел, шасси убрал - сомнения и страх, даже мелкий, уходит. Когда еще бывает страх. Подходишь на задание, боевой настрой такой, и вдруг слышишь:
— Фоккера!
Где? Радиостанция мощная… Километров за 30? И пока не видишь противника, такой страх - где же он? Увидел – успокоился. В бою страха нет.
Пока не видишь, пока неизвестность, есть какое-то гнетущее чувство — где же он, не стреляет ли уже по тебе? Как увидел - все, страха нет. И это мнение многих летчиков, с кем я разговаривал.

— Мне встречал в воспоминаниях мнение, что у летчика, которого сбивали, меняется психика, у него уже некий комплекс…

Уж как меня изрешетили, самолет даже не подлежал никакому ремонту. После этого летал, как будто со мной ничего не было. Никакого страха не было, абсолютно. Причем я формально списан с летной работы был в 44-м, а я же летал до конца войны. Если бы хоть чуть-чуть был страх, после того как сбили меня, то сказал бы:
— Раз списали, нахрена мне рисковать? Пойду на штабную работу там же на фронте. Сбитые есть…
Так нет — только летать.
Вот Пашку Полуянова, Леонова, Сахарова сбивали и что, — лезли в бой после этого! Мне кажется, еще больше злости было. И учитываешь свои ошибки. У нас другие причины были. Вот Недвецкий, его лихорадка малярии схватила в воздухе, он сел на поле, выпустил шасси. Вот он перестал летать. Надлом произошел. В итоге списали.
Меня во время войны несколько раз списывали с летной работы. Наверно из-за последствий контузии 26 июня 41-го, когда рядом со мной бомба упала.
Первый раз — в Бельцах в 1944-м. Там госпиталь был. У меня уши лопались. Разрешили только на У-2. Потом на Сандомирском плацдарме мне хреново стало. В тот же госпиталь опять попал. При поступлении в госпиталь, когда меня оформляли, увидел запись «Волошин Александр». Ну, так мы с ним Качинскую школу кончали.
Лежу, марлей закрытый, чтобы мухи не кусали, и говорю:
— А где тут Волошин?
Нашелся, узнал меня — ему видно, а мне нет. Оказывается, я его бой видел. Я сидел под Сандомиром в готовности, ждали «Пешек». Смотрю: над Сандомиром идет бой. «Мессершмитт» загорелся и в землю. Потом — Як подбитый, дымится, и мимо нашего аэродрома, в картошку сел. И пока я в готовности сидел, как-то быстро этот Як убрали… А когда встретились в госпитале, он говорит:
— Так это ж меня сбили!
Саша обгорел…
А мне медики говорят:
— Мы ж Вас на У-2 перевели. У Вас и на нем уши лопаются?
И полностью списали с летной работы.
Командиру полка показал, говорю:
— С насморком летать нельзя. Без него буду летать.
Так я пролетал еще и после войны 5 лет.

— А Волошин, по-моему, Герой Советского Союза, 106-й гв. ИАП.

Да.

— Встречается такое сравнение «И немецкий самолет вспыхнул как факел». Часто приходилось видеть такое?

Нет, я такого не видел. Шлейфы от дыма за ними шли, или масло - это видел. Видел, что только крылышки с огня торчали и хвост. В районе Брод, мы «Пе» Полбина сопровождали, пришли «Бостоны». Как «Эрликоны» врезали, и он вспыхнул. Темно-красный шар такой, и из него крылышки торчали. Взорвался. Вот это я видел.
А так, чтоб противника сбили, и он горел, чтобы пламя, не видел...

— Даже когда из 37 ми-миллиметровой пушки с «Кобры» попадало?

Может быть, если бы попало в бак… А так, если попадет по хвосту или по крылу - метр на метр вырывало куски металла. Такие дыры делала… А 12,7 мм пулемет просто делал пробоины, и видно, как трасса впивается.

— 60 снарядов на «Кобре» к 37-ми-миллиметровой пушке хватало?

Хватало, потому что они не скорострельные. У нас выводили под одну гашетку. И даже если очередь из пулеметов длинная, то 4-5 снарядов из пушки не больше.

— С какого расстояния стреляли? Пишут – «когда начинают различать заклепки»?

Ну, про заклепки - это образно — это значит с близкого расстояния.

— Метров 50-70?

Если защищаешь бомбардировщики, ты будешь ждать, пока атакующего их «заклепки будет видно», то он успеет сбить бомбардировщик. Поэтому заградительный огонь даже с 500 метров. Сближаешься, даешь заградительный огонь на упреждение. Главное – отогнать, сорвать атаку. Он видел трассу и тут же он цель бросает.
Ну, по Ю-52 как Аллелюхин сбивал. Под Сталинградом много транспортных самолетов атаковали, стреляют-стреляют, никак не собьют его, живучие…А Аллелюхин загнал, спикировал, дал очередь с «Кобры», и он тут же и рухнул на землю.
Кстати, с Аллелюхиным я служил в Белоруссии, в Волковыске. Он был начальником штаба дивизии, а я был оперативным дежурным на командном пункте. На рыбалку ездили…

— Было бы интересно. Как человек очень простой?

Не было у него «звездной болезни». И никогда не говорил, что «Я дважды Герой»! Нормальный человек, Очень простой в общении с людьми. Я год, по-моему, с ним был, пока не перевели опять в 119-ю дивизию, где командиром был. Герой Советского Союза Назаренко.

— По поводу этого фото. Не помните, кто на ней летал?


Вот это трудно мне сказать, видимо это из управления полка. Потому что видите - специально для фотографии поставили. Видите, она одна возле ангара стоит. Это аэродром Зарау, это я точно знаю. Может быть, просто взяли со стоянки самолет, притащили к ангару для фотографии. Но почему возле ангара?
А тут подписано 10 мая 45 года. Первая эскадрилья. Это эскадрилья Фанина Ивана Марковича, вторая Кашникова, третья Антонова эскадрилья была.

— Здесь полностью первая эскадрилья фанинская. И 8 звездочек - что здесь, что здесь. 8 сбитых.

Жаль, что нет Фанина. Он бы видимо прокомментировал это.
(Смотрит фото) Фанин пятый справа. Вот Солонишев, Беркушев, Подскребаев…

— Все подписаны с той стороны.

Да-да. Клюшин, Баранов – мы называли его «доктор». Его отец был профессор медицины. Чья же это могла быть? По-моему у Полуянова как раз 8 сбитых на счету... Это, по-моему, машина Пашки Полуянова, моего первого ведомого.

— У Полуянова если я не ошибаюсь, 8 сбитых, и здесь 8 звездочек.
И еще вопрос - на этом фото правая дверца чистая, а вот тут, смотрите, полосы на правой дверце кабины?

Это какой-то фотоляпсус. Это не могу прокомментировать. Но машина, или Полуянова, или Подскребаева.

— А такой сразу вопрос - у вас в полку, смотрите - на коках белая полоса…

Не у всех, у меня не было. Может быть, по прихоти летчика сделали. Он когда вращается… Как змея идет.

— А кок был какого цвета, не помните?

У нас, по-моему, были желтые коки, красные и синие. В зависимости от эскадрильи. Но не помню, как цвета распределены были.

— И еще вопрос - здесь фото, где Коптюх - законцовки рулей разноцветные, видите? Это что, был полковой знак?

Я не знаю, почему оно появилось. Вот это люк, где радиостанция стоит - усиление делали в хвостовой части самолета. Это я помню. Это делали в полевых ремонтных мастерских.

— Везде стоит. Это, получается, полковой знак? И цвета не помните?

Не помню. Отлично помню, что на моем аэроплане такого не было. Я на самолете войну кончил, на нем же прилетел в Австрию, и его же встретил в Кенигсберге, пригнал в Африканду. Это было перед переходом 20-го полка на реактивные… Переучивались на «Кобрах».

— А какова послевоенная судьба Вашего 211-го гвардейского полка?

211-й расформировали и меня в 104-й…Кстати, он забрал и Фанина, и меня. Я не помню, почему, но перед тем, как уехать полку, материальную часть полностью сдали, «Кобру» сломали. Миша Кочетов - мой техник, всю войну меня обеспечивал, дает мне отвертку и говорит:
— Командир, на тебе отвертку на память от «Кобры». Будешь машину ремонтировать.
Потом 40 лет ездил на «Волге», пригодилась эта отвертка. Как реликвия дома.

—В вашей дивизии три полка, какое-нибудь общение у летчиков разных полков было?

Каждый полк сидел на своем аэродроме. Близкой связи не было. Может быть, командиры полка в штабе дивизии собирались. После войны уже были всякие конференции.

— А после войны, у вас Совет ветеранов 23-й гвардейской дивизии был? Или каждого полка?

Таких организаций не было. Были сборы.


Интервью - Владимир Анохин
Набор - Борис Ярцев, Литобработка - Игорь Жидов и Олег Корытов