• Интервью с В.И.Гущиным

    – Представьтесь, пожалуйста, и скажите, где и когда Вы родились?

    Гущин Валерий Иванович, родился 2-го марта 1947-го года, село Половинное, Половинского района Курганской области. Закончил там же одиннадцать классов.

    – Вы попали на «хрущёвские» одиннадцать классов?

    Десять классов я закончил, и одиннадцатый класс ввели. Пришлось учиться ещё год. Но я не доходил полный год, потому что аттестаты в 1962 выдали только за десять классов. Дальше пошли по профилю, кто на что хотел учиться. В основном - на механизаторов. Я же работал лаборантом по физике в дневной школе, а доучивался в вечерней. Ну, а тут от военкомата подвернулось предложение поступить в авиационное техническое училище. Так как старший брат был военным, войну прошел, я согласился, тем более что, авиация меня, деревенского парня, всегда привлекала. Выбор небольшой был, поэтому я согласился. Очень хорошее было училище, его уже, правда, нет. Училищем командовал генерал Редька, а попал я во вторую роту майора Калашникова.

    – Кем были Ваши родители?

    Отец родом из Москвы, там же у меня два дядьки близ Реутова жили. А отца по набору 25-тысячников отправили поднимать сельское хозяйство. Ещё причина согласиться была – голодно было, родители рассчитывали подкормиться за Уралом, ну и поехали. А матушка родом из Губахи.
    Обживались трудно, тяжело, вообще в землянке жили сначала. Отец по профессии столяр, хороший столяр и плотник, свою избу построил, и прочее. После войны стал работать в детском доме.
    Там был очень хороший, большой детский дом, после войны сразу организованный. Здание прекрасное, подсобное хозяйство вообще великолепное было, свои покосы, свой скотный двор. Можно сказать, что детдомовцы в принципе жили лучше, чем мы, у них все было. Я с ними воспитывался тоже, поскольку там все время проводил. Отец столярное дело преподавал ребятишкам.
    Помните хобби, когда выпиливали из фанеры лобзиком всякие шкатулки, замочки, все такое? Короче, народное ремесло.

    – В общем отец – рабочий, а мать…

    Мать в колхозе работала, крестьянка. Потом уже, все-таки нас шестеро у неё было, пришлось ей из колхоза уйти, и она занималась своими детьми.
    Старшая сестра уже умерла, старший брат тоже уже умер – это люди, которые войну прошли.
    Отец на войну не попал потому, что в 1939 году, когда строили МТС, здание высокое, он с крыши скатился и сломал ногу. Работал потом там же, в МТС.
    Интересный случай с ним был. Отец заведовал топливным комплексом – начальник склада ГСМ. История была, конечно, знаменательная, это по поводу рассказов, что без суда и следствия всех садили. Строго было очень. Все – под печати, под сургуч, охрана, хоть и МТС деревенская, вроде, а все было организовано очень серьёзно.
    Утром рано приходят, вскрывают, замеряют уровень: в одной бочке – керосина не хватает. Раз замерили, два замерили – не хватает. Все! Бочку опечатали, комиссию вызвали. Сейчас, конечно, не помню, сколько именно, но по количеству недобор. Причём это явно видно было, он мерной линейкой замерял. Отца – под белы рученьки, и писать объяснение. Знают, что вроде человек честный. Ковырялись, ковырялись… Усмотрели, что там, где бочка вкопана, вроде грунт пахнет соляркой. Давай раскапывать, обнаружился в бочке свищ. В почву топливо ушло. Отца освободили без всяких даже разговоров, и он продолжал работать.

    – Из доверия не вышел.

    Причину нашли, докопались. Говорят, что огульно сажали, «колосок сорвал», без суда и следствия – раз. Сколько жил, я таких случаев вообще не помню.

    Скажите, пожалуйста, как Вы в авиацию попали, как прошли мандатная, медицинская комиссии?

    Дело в том, с медициной вообще проблем не было, единственное – это плоскостопие обнаружили. Я хотел в лётное училище, а с плоскостопием тогда строго было. Предложили поступать в Ачинское техническое училище. Военком – такой мужик хороший был, майор Бугаев, он пытался меня пристроить в лётное. Но комиссию раз не прошёл… Первичная комиссия по отбору в военкомате была. Может, где-то там выше я бы и прошёл. Ладно, все, я поехал в Ачинское техническое училище.
    Приехал. Там палаточный городок, типа курс молодого бойца. В палаточном городке сначала сдавали экзамены, приёмная комиссия была.

    – Скажите, а сколько народа отсеялось на экзаменах, и вообще, тяжело ли было поступать парню из деревни?

    У меня был друг, вот он отсеялся. Он на математике отсеялся, экзамены очень строго принимали тогда. Я по сочинению тоже трояк получил, но вроде как прошёл комиссию, хотя ошибок наделал немножко. Он, видимо, сам особо-то и не рвался. Мандатная комиссия прошла и зачисление, потом нас уже переодели, поселили в казарму, и мы начали учиться.

    – Сколько времени учились?

    Три года тогда учились, училище средне-техническое.

    – Как раз «миллион двести тысяч» – хрущёвское сокращение прошло.

    Да, да, как раз тогда разговоры про это шли. Училища не трогали вообще, сокращение даже не коснулось никак [прим. Ред. – на самом деле в 1960–1961 гг. несколько авиационных училищ были расформированы, остальные претерпели сокращения штатов]. Я сначала хотел учиться на электрика, тяга к этому была вроде, даже в детстве пытался приёмники собирать. Но мне сказали:
    – Тут тоже тебе электроники хватит, на вооружении.
    Ладно, пошёл на вооружение. Прицелы эти – ОПБ–11, –12, –15, которые уже на Ту-22 стояли, стрелково-пушечное вооружение самолётов Ту-16, Ту-22 – вот это все мы изучали. Сначала общий курс был на первом году, та же самая математика, физика. Очень хорошие циклы были! Богатые старинные корпуса учебные, а некоторые преподаватели все войну прошли.
    Калашников у нас был командиром роты. Такой суровый, но справедливый. Особо не церемонился, но и мы понимали, что, если наказали, значит за дело. С ним интересная история получилась. Я в санатории отдыхал, встретил человека, который вместе с ним воевал. В санатории нас там трое было в комнате, мы – молодые двое, один из артиллерии, а я из авиации, и потом дедок этот приехал. Разговорились – где, чего, учились. Ну, как обычно, разговоры такие:
    - У меня командир роты Калашников.
    – Жора Калашников?
    – Да.
    Сам-то командир роты не шибко нам рассказывал, а тот дедок рассказал про него.



    – Доставалось в училище много?

    Очень много внимания уделялось спорту. Подъем, пробежка три километра. Летом вокруг стадиона бегали. А зимой тут же в казарме лыжи стояли. Одел и шшш – тоже три километра. Перед обедом приходишь, Калашников командует:
    – Рота, стой!
    У нас планшеты были – сумочки через плечо. Ремни сняли, планшетки сняли, пробежали пару кругов для аппетита. А вкусно – не вкусно, все за милую душу летело. Я кандидата в мастера спорта по лыжам получил, военная категория. Можно было и дальше пойти по спортивной части, но было не до этого.

    – Когда Вы училище окончили?

    В 1968 году, в звании лейтенант. Техник-лейтенант.

    – В 1961-ом Гагарин полетел в космос, он же с Северного флота?

    Он был в Североморске-3.
    [прим. Ред. – Юрий Гагарин служил в 769-м ИАП Авиации СФ на аэродроме Луостари, а не в Североморске-3]

    – У Вас на эту тему проводилась воспитательная работа с личным составом?

    Политзанятия были, конечно, говорили об этом. У меня друг был в Североморске-3, я туда ездил к нему. Там даже, по-моему, что-то такое было про Гагарина. Молодые ещё, ветер в голове, понимаете, мы меньше всего обращали внимания…

    – Александра Степановича Викторенко из 15-го ОДРАП помните, тоже космонавт?

    В 1-й эскадрилье, конечно помню.

    – Кстати, экипажи приписывали к самолётам, или на каком придётся, на таком и летали?

    На каком придётся летали потому, что самолёты часто были то на техобслуживании, то ещё где-то. Но в каждой эскадрилье свои были самолёты, а между экипажами уже могли раскидать. А из другой эскадрильи машину взять было нельзя.
    На счёт Викторенко. Толя Лада был у него оператором, он украинец, рисовал очень хорошо, художник настоящий. В Чкаловске ручеёк, через него мостик, там у него дача была. Как теремок разрисовал все. Заходишь, сразу стена глухая, и на ней огромная картина, натюрморт – стол, пиво «Жигулёвское» стоит и тарань лежит.
    Там стоял огромный дуб, его спилили, видимо, он начал уже трухляветь, а пенёк остался. И на этом пеньке сидим, играем, я на гитаре, Викторенко на гармошке, Лада на балалайке. Вот так время проводили. Нам через мостик кричат:
    – Так! Завязывайте!

    – А как Александр Викторенко летал?

    Летал как все, вроде был на хорошем счету. Впрочем, не мне такие характеристики давать.

    – А то, что его в космонавты забрали?

    Так там же многих приглашали, группа была очень большая – Куликов, Савинов, Викторенко, всех не помню. Их прямо группой забрали. Викторенко один комиссию прошёл.
    Недавно он прилетал, на юбилей полка. Приходил к Вите Грибу. Вот около дома встретились:
    – Валера, ты, что ли?
    – Ну, да, я.
    – Ну, ты старый стал, так что перестал друзей узнавать.
    Ну, так поговорили. Он говорит:
    – Давай, приходи.
    – Сань, я не могу, мне назначено ложиться в госпиталь.

    – Вы помните, в 1965-м году начали активно День Победы отмечать?

    Да, я же в училище был, помню, что у нас каждый раз очень торжественно это проводилось, на плацу училище все строилось, генерал речь свою произносил положенную. Он не то, чтобы сильно строгий был. Генерал Редька, я не помню имя отчество его, а фамилия Редька.
    [прим. Ред. – в 1952-1969 гг. Ачинское ВАТУ возглавлял генерал-майор-инженер Иван Трофимович Редька]
    Когда в казарму приходил, дневальных кричит. Это редко, конечно, бывало. Раза два–три, видимо, когда комиссия какая-то прибывала. Ему положено было, а не так, чтобы захотелось, и он пришёл с курсантами потрепаться. Именно когда были такие мероприятия, к нам приходил. Но чтобы он голос повысил на кого-то, даже на командира? Нет, все у него спокойно, тихо. Пройдёт, посмотрит, поговорит с курсантами:
    – Как? Что? Жалобы есть?
    – Нету.
    Кто будет жаловаться? Нет, конечно. Хотя жаловаться там и не на что было, по сравнению с тем, как жили до того и как в училище. Там и кормят, и одевают, не на что жаловаться. Разве, что физ. подготовки много, так это... Где логика?

    – А в частях, где Вы служили, как отмечали День Победы?

    В частях всегда обязательно построение, выносили знамя полковое.

    – Мне лётчики, которые в 1980-е – начале 1990-х служили, говорили, что у них было ощущение формализма, лишнего официоза…

    Может и было. Как-то уже через силу заставляли народ. Я имею ввиду не отношение людей к самому празднику, а отношение к формальной организации и политработе. Да, тут, конечно, много перебирали, по-честному будем говорить. Особенно марксистско-ленинская подготовка, настолько было это… Просто не было людей, которые могли бы нормально информацию донести.
    Сейчас начинаешь понимать, что это наука, это нужно было, да людей толковых не было. Выйдет, по тетрадке отбарабанит, конспекты проверит: у кого красивый, у кого подчёркнуто. А суть саму – сравнение какое-то, анализ, этого вообще и не было.
    Поэтому и вся организация была такая, топорная. Ужасно топорная. Они, видимо, не чувствовали настоящего значения своей работы. Всё делали по плану, по проторённой дорожке. И День Победы так же организовывался.
    Тем более, что занимались они ещё, как правило… Раньше, помните, дефицит (ковры там, телевизоры) – вот это была основа их работы, политработников. Я не был политработником, может, их собирали в политотделе и правильно настраивали. Но с нами они таким вот образом себя вели. Поэтому и отношение такое к ним было.

    – Куда Вас направили после училища?

    В общем-то, выбор был, техсостава не хватало везде. Можно было в армию идти, или на флот. Мне хотелось, чтобы было что-то такое, или романтика морская прельщала, или ещё что-то, когда я «Два капитана» прочитал, и начал печататься Ленинградский писатель В. В. Конецкий. Целая группа нас в училище образовалась, которые пожелали получить распределение на флот. Я не с красным дипломом, но неплохо училище окончил, поэтому выбор был. Предложили или Север, или Дальний Восток. Естественно, я на Север согласился. На Юг – туда, конечно, только с красным дипломом отправляли, понятно. Хотя на Юг я и сам не хотел. Дальний Восток - я посчитал, что далеко слишком. А на Север – самое то, тем более, что я сам оттуда, с тех районов.
    В Сафоново был отдел кадров морской авиации Северного флота. Туда нас двое, сейчас фамилию уже не помню, вдвоём ехали в купе поезда. Но он высшее радиотехническое училище какое-то закончил, инженер. Вот мы с ним в отдел кадров оба и прибыли. Я его вперёд пропускаю:
    – Ну, давай, ты иди, ты вроде как старший.
    Заходит. Он там довольно долго был, минут, наверное, тридцать. Выходит. Я спрашиваю:
    – Ну, как?
    Рукой махнул мне так, вроде, он расстроен, и побежал. Я напрягся, постучал, захожу. Все чётко, как положено, как учили, отчеканил, доложил. Смотрю, сидит мужик седой, здоровый, в звании полковника:
    – Товарищ полковник, лейтенант Гущин для прохождения дальнейшей службы прибыл!
    А он как писал, так и пишет, сидит, даже лоб не поднял. Я стою. Пауза «театральная» где-то с минуту. Приборы настольные такие были с пишущими ручками, гранитные или какие они там. Он ручку туда вставил, встаёт, подходит ко мне. Руку на плечо положил и говорит:
    – Ну, что, сынок, в разведку пойдёшь?
    У меня сразу нехорошие мысли. Языков не знаю, подготовку не проходил… Я спросил:
    – Товарищ полковник, один?
    – Ну, пока один.
    И смотрит на меня. Он не понял моего вопроса. Совсем взгрустнулось… Говорю:
    – Да я согласен в принципе, но у нас что, совсем обстановка?..
    Он ещё немножко подумал, и давай хохотать:
    – Да нет, в разведполк.
    – О! Да, пойду!
    У меня сразу камень с души. А то, думаю, не успел прийти, и уже в разведку. Вот такой случай.
    Попал служить в в\ч 99011 – это разведполк [прим. Ред. – 967-й ОДРАП ВВС СФ], номера полка я сейчас уже даже не помню, он был секретным, и мы полк по номеру части все время называли. 967-й дальнеразведывательный полк был, вроде? Но так его никто не называл, разведполк да разведполк.
    9-й гвардейский ракетоносный полк рядом размещался, мы стояли на одном аэродроме. Я сначала служил в разведполку, а потом по семейным обстоятельствам пришлось перевестись в 9-й полк. В разведполках своя специфика. Дежурная служба – два экипажа в ДС-ах сидели.

    – Командиром полка был Узлов?

    Узлов, да.

    – По Вашему сроку службы в этом полку у Вас могли быть командирами полка Моряков и Дударенко.

    Дударенко был, да, конечно, Морякова я не помню, а Дударенко помню. Он не лётчик был…

    – Он, вероятно, был единственный командир полка – штурман.

    Я сначала думал, что он лётчиком был, но, помню, ещё журнал был в общаге, на журнале все висела его фотография.

    – Вот Вы прибыли на флот, а ведь относительно недавно война прошла. Чувствовалось, что она была, или уже все прибрали?

    Чувствовалась. Есть Умбозеро такое, и там у нас был аэродром грунтовой, запасной. «Долина смерти» недалеко от Умбозера, километров 10, и до сих пор все это видно – орудия, танки. Туда мы съездили, посмотрели. Где-то март месяц был, но на Севере-то ещё холодно. База только укатала нам полосу для использования в качестве аэродрома подскока. (Это не аэродром Умбозеро, туда немцы с финнами не дошли. Это аэродром Ровный. Именно там рядом «Долина смерти» - Ред.)
    Да, зрелище, конечно, впечатляющее! И это мы ещё не ходили далеко, просто по сопке походили, посмотрели. Мы дошли до места, где танк стоял немецкий, орудия и окопы, все это тоже видно было.

    – Скажите, а на самом аэродроме Североморск-1 убрали уже старую и разбитую авиационную технику времён войны?

    Конечно, да. Единственное что мы нашли, когда ходили по сопке, что обвалилась крыша старого бомбосклада. В сопках делали склады, там хранили бомбы подальше от самолётов. Бомбы небольшие. Там во время войны стояли американские самолёты «Аэрокобра», по-моему. Смотрю и думаю: «Что за яма»? Посмотрели. Бомбы аккуратно сложены, уже покрыты мхом. Сапёров вызвали, а дальше я не знаю, что с ними делали. Это единственное, что от войны осталось.
    Там ещё винт – памятник стоял, и на самой сопке наверху стоял валун огромный, в два-три человеческих роста. Не знаю, как он там оказался, и кто его туда затащил, но у него сторона, обращённая к аэродрому, была плоская, и на ней надпись: «Помни войну». Эту надпись постоянно подкрашивали, она была как свежая всегда.

    – Когда Вы прибыли в Североморск-1, 967-й ОДРАП летал ещё на Ил-28, или уже на Ту-16?

    Илов уже там не было. Я, во всяком случае, их не видел. Ту-16 были. Для прикрытия 9-го гвардейского полка у нас имелись четыре самолёта Ту16СПС (постановщика помех), на них-то я и перешёл летать. Ещё в эскадрилье было два самолёта-спасателя с катерами «Фрегат». Мы частенько помогали их подвешивать. Учения часто были с этими «Фрегатами». При мне два раза реально летали. Один раз вылетали по учениям, другой раз на реальное спасение. Что-то случилось с пароходом. Слава Богу, не пришлось ничего сбрасывать. Самолёты обратно прилетели и сели с «Фрегатом».
    А вообще система подвески этого «Фрегата» довольно муторная была. Когда готовность объявляли, они сидели и ожидали команды на взлёт с подвешенным катером.
    Была группа, которая занималась именно «Фрегатом», оборудованием, проверкой всех его систем, двигателей, плав средств на нем. Для подвески его подкатывали на тележке, открывался бомболюк. Створки, по-моему, не снимались. Катер поднимали четыре лебёдки БЛ-56, ставились направляющие, и надо было точно попасть, потому, что, если направляющая не попадёт, может трос оборвать. Будет задержка, а все должно было происходить по времени. На защёлки – щёлк, щёлк, проверили, посмотрели, чтобы борта, они мягкие на нем, чтобы они плотно везде подходили, все защёлки сработали, ну, и все. Минут за тридцать его вешали.

    – Вы в учениях «Океан-70» участвовали?

    Да, участвовал в учениях. Работы на учениях было очень много, это да. Мы уже не смотрели, день или ночь, суббота или воскресенье, пахали. Практические бомбы вешали, вешали и бомбы ФАБ-500, и -250 вешали, даже ФАБ-9000. Но ее подвесили, сняли, и снова увезли. С ней не летали.
    Потом ракеты КСР-5 появились, но это уже позже, по-моему, на «Океане» их не было. КСР-5 были размером, как МиГ-15. Потом появились поновее… В принципе, подвеска та же самая, под крыло они вешались, ничего особенного.
    У меня любимое дело было – это прицельная система по бомбометанию ОПБ-11 и ОПБ-12. Тем более, что ещё в училище мы занимались рационализаторством и с начальником цикла сделали тренажёр, чтобы можно было настраивать прицел. Конечно, была методика поверки прицелов. Перед вылетом обычная проверка, там стандартные данные вводишь, если он отработал эти параметры, смотришь, как. Была электронно-механическая система, где-то электричество помогало. Но в основном это были коноиды ручной работы, которые линию прицеливания ведут. Не то чтобы проблема, но схема получалась сложная. Представляете, для каждого аппарата были ручной работы эти коноиды. С одного на другой аппарат их не переставить. Индивидуальная абсолютно штука.
    И вот, по этим прицелам у меня год прошёл. Вроде же, как надо дальше учиться. Я рапорт написал, а мне инженер говорит:
    – А кто работать будет тут?
    Не поступали, действительно, к нам специалисты-выпускники училищ. Приходили необученные люди. А я на прицелах посидел, набил руку. Во второй год то же самое:
    – Ну, смотри, твои коллеги людей отпускают, они идут учиться, а я тут… Да я что, тут проклятый что ли какой-то?!
    Два года прошло, и я стал думать: надо что-то делать, чему-то дальше учиться.
    Был такой зам. командира 9-го полка по фамилии Кривой, подполковник, он такой здоровый, басистый. Мы в курилке разговорились. Тогда, как раз начали техников брать на должности вторых штурманов потому, что их не хватало. После штурманского училища выпускников было мало, и вторым штурманом, как правило, тогда сажали техника.

    – Это последствия хрущёвского разгона. Повыгоняли старых штурманов, а новых выпускали мало. Мне ветераны рассказывали, что в 1961–1967-х годах была беда: самолёты есть, а воевать, если что, некому.

    Да, штурманов не хватало тогда. Лётчиков не было, штурманов не было, только стрелков полно. Штурманов не было, и их начали из Лесотехнической академии набирать [прим. Ред. – в Лесотехнической академии имелась военная кафедра, готовившая авиационных штурманов]. Я в эту струю и попал - и самолёт знаю, и оборудование все. Как раз момент был удачный, начальник службы постановки помех, когда один специалист ушёл оттуда, мне и говорит:
    – Сейчас есть разнарядка на «штурманов», поедешь в Николаев учиться? Это чтобы сразу – в тёмную кабину [прим. Ред. – на Ту-16СПС в грузовом отсеке имелась кабина 7-го члена экипажа – оператора спецоборудования]. Ты по здоровью пройдёшь?
    – Пройду по здоровью.
    А они знали, что я технически грамотный. В тёмную кабину меня определили. Я втихаря ВЛК прошёл, там проблем вообще не было. Давление 120/70, все эти «вертушки» – легко, ну, а матчасть тем более. Это уже когда зачёты надо было сдавать, мой непосредственный начальник-инженер узнал, что я скоро уйду, но уже поздно было, уже приказ отдали в полку. И он на меня вроде как остался в обиде. Я ему говорю:
    – А почему Вы на меня обижаетесь? Я же два года ходил с рапортами к Вам. Почему Вы такого-то учиться отпустили, который вообще раздолбай из раздолбаев…
    – Так потому и отпустили.
    И все вот так. У нас были установлены СПС-1 и СПС-2, там было четыре самолёта – постановщика активных помех. Очень интересная система, конечно. В импульсе, по-моему, полтора мегаватта. Мощность дикая. Спиральная антенна толстенная. С темной кабиной ещё были ТУ-16К, ракетоносец, там сидел штурман-оператор. А в СПС стояла аппаратура постановки активных помех. Два приёмника, два индикатора стоят здоровенных, один ПОВА а второй ПН, то есть один обзорный. Мы взлетаем, я обзорный включаю, и сразу же всю обстановку вокруг видно. Особенно было интересно, когда полк взлетает. Сперва на разведку погоды летели, и я включаю тут оборудование. И все эти вражеские станции сразу на экране, как ёлка, начинают светится. Сразу же все и высотомеры, и дальномеры подают сигналы, то есть вся эта локация у них начинает активно работать, отслеживать обстановку. И на индикаторе по спектру, по излучению станции определяешься. Допустим, частота такая, излучение там, импульсы с определённой частотой идут, и они прямо по линейке разбиты. И уже где, допустим, обзорный, где высотомер, где управление оружием, даже станции гражданские, все сразу видно.

    – А если что-то новое появлялось на нештатной частоте?

    Если новое появлялось, то его тоже сразу было видно. Потом другие были самолёты, Ту22Р, когда я уже стал начальником радиотехнической разведки, на них эта вся информация писалась. Это сектор управления оружием, да… Но на Ту-16 ставилась задача по подавлению вполне определенных станций. Если появлялось что-то новое, естественно, сразу после полета, докладывалось. А начальники уже там дальше решали. К этому очень серьёзно тогда относились.
    Но станции на учениях не приходилось применять ни разу по прямому назначению. Самая максимальная применявшаяся по учениям мощность – это 0,25 или 0,125 от максимальной мощности установки. Это мы применяли по нашим кораблям на учениях. Прибор даёт точную наводку, берёшь индикатор, и там «колодец» такой. Ручкой загоняешь импульс станции в «колодец», кнопочку «тыц» – и корабль становится слепой напрочь. Это если задаёшь 0,125 мощности – а они уже слепые. А если подключить полностью, или хотя бы 50% мощности нашей станции, говорят, что аж плавились входные устройства на локаторах… Мощные станции были, очень удобные, хорошие.

    – А откуда шёл отбор мощности?

    В штатном Ту-16 стояли четыре генератора по 18 КВт, по-моему, каждый генератор, а на Ту-16СПС их было шесть. Если бы я включил их на полную мощность, тогда должны были остаться включёнными только основные системы–потребители, а практически вся мощность со всех шести генераторов шла бы на это устройство постановки помех.

    – Когда Вы стали летать на Ту-16, кто был командиром корабля, и кого из других членов своего экипажа помните?

    Видите, на СПС-ах операторов с одного самолёта на другой переставляли, а их четыре было, поэтому я сейчас точно не помню…

    – Руководство эскадрильи и полка помните?

    Нет, не помню, никого.

    – Не общались с ними?

    Ну, как, Сучкова, помню, был лётчик хороший такой. Летал тоже на СПС-ах. Мне приходилось с ними летать, здоровый мужик такой. Мне спиннинг продал, я его поэтому и запомнил. Я иду, он зовёт меня. А у него Волга 21-я, он багажник открывает:
    – На, покупай.
    Предлагает мне спиннинг, банку со всеми блеснами, со снастями.
    – Мне зачем? Я не рыбак.
    – А я сказал – покупай.
    Они ездили все время в баню. Где-то километрах в двух от аэродрома Веретье хорошая баня была, и пиво хорошее. Денег, видно, у него не было, и он мне замял этот спиннинг…
    – Да не нужен он...
    – Нет, я так не могу, на тебе спиннинг.
    Я взял и на тот спиннинг в Великой поймал щуку. Раз дали спиннинг, значит, надо же его опробовать. Через рулёжку переходишь, и там река Великая, деревенька там ещё маленькая была. Великая – красивая речушка, она в том месте не очень большая. Ну, вот я кидал, кидал этот спиннинг, учился кидать, натренировался, у меня начало получаться. Раз! Зацепил! Один раз корягу вытащил. Тут тоже зацепилось, а потом смотрю – нет, не зацепилось, леска гуляет. Ну, я кручу стою, а потом смотрю – из воды как выпрыгнула такая сантиметров, наверное, 60–70 щука. Я ничего не понял, растерялся, думаю, как её дотащить. Спиннинг схватил и побежал в поле, а за мной эта щука по траве тащится. Пастух там со стадом был, на коне сидит, смотрит на меня и ржёт:
    – Стой, куда побежал то?
    – Ну, вот же, щуку поймал!
    – Давай, снимай ею.
    Первый раз, я же не рыбак. Он слез с коня, снял:
    – На.
    Притащил на стоянку, а что с ней делать? Отдал мужикам. Вот такая история была, вот это я запомнил.

    – Были ли у Вас в полку ветераны войны, Вы как-то с ними общались?

    Да, ветеранов было достаточно много. Подполковник Гребнев был у нас, он застал конец войны, летал. У него наград много было, настоящий ветеран. Я не знаю, на каком типе самолетов он летал на войне, а в полку - на Ту-16. Одно время правым летчиком у него был Бородин В.В, с которым мы служили в 15 ОДРАП.

    – Проводились ли какие-нибудь специальные встречи с ветеранами?

    Да. Был неплохой Дом офицеров, где комендатурка была. Аккуратный, хороший такой дом офицеров был.

    – Много Героев Советского Союза было? Они с вами проводили беседы?

    Нет, они как-то сами по себе. Встречаться-то встречались.

    – А из больших начальников–генералов кого-нибудь помните: Корзунов, Кузнецов, Минаков?

    Ну, Господи, лейтенант есть лейтенант. Построят полк, наши командиры начальству доложат, затем они уехали.
    Там ещё факт такой интересный был. Я уже женатый был, а с аэродрома все таскали керосин, потому, что у всех керогазы были. Кто жил в «английских» домах, у тех, по-моему, даже плиты газовые были на баллонах. А у остальных - керогазы. Я пешком домой пошёл с канистрой керосина, мужиков на машине попросил подхватить по дороге, если нагонят. А тут на Волге кто-то едет. Я иду с канистрой, Волга останавливается, оттуда:
    – Садись.
    Присмотрелся – вроде не наш за рулем.
    – Да ну…
    Зам. командующего выглядывает:
    – Ваша фамилия?!
    Я назвал.
    – Садитесь.
    – Да, нет, нет…
    – Садись, тебе говорят. А что там у тебя?
    – Да… Керосин для керогаза.
    – А что, не возят в гарнизон?
    – Нет, не возят. Вот приходится…
    Мне и стыдно вроде бы, так он меня ещё и довёз до городка:
    – Куда тебе?
    – Да я тут выйду…
    – Куда!?
    Довёз прямо до самого дома. Я вышел:
    – Спасибо, товарищ генерал.
    – Все, иди давай.
    И буквально на следующий день бензовозик едет маленький – пять или десять тонн. Стал ездить в район, где старые дома, разливали керосин, причём бесплатно, без всяких денег.

    – То есть обратили внимание на проблему.

    Да, моментально, на следующий день стали ездить. Объявление повесили, что будут ездить, расписание какое-то даже было.

    – Летали много?

    Летали много, в неделю по две лётных смены, это минимум, не считая вылетов, когда сидишь дежурным в ДС-е. Из ДС-ов когда летали, то чисто по целям. Ну, заходит там какое-то «корыто» иностранное, норвежское, или ещё какая-то посудина зашла… «Марьята» пресловутая. Разведывательные корабли шалили там часто. Тогда сразу экипажи из ДС поднимали. А так полёты были два раза в неделю, но в основном по своим задачам. Летали по маршруту на радиус… Это молодёжь только возили по коробочке, ну, в зону где-то там слетать, а так-то…
    В разведполку я ещё не летал. У них, можно сказать, даже не было плановых полётов как таковых. Ну, были, конечно, плановые, когда все летают. Разведполк постоянно из ДС-ов летал, одни из ДС-ов слетали, сели. Как те улетели, следующих на дежурство сажают, часто следом летят. Сами понимаете, что разведполк работал тогда по полной программе.
    А я летал уже в 9-м гвардейском ракетоносном полку. Там готовили лётчиков согласно курсу подготовки. Уровень подготовки был вообще сумасшедший, более 90% лётчиков были готовы и днём и ночью к полётам с двумя ракетами. Славился полк, у них очень высокая боеготовность была. Самое главное, что высокая мотивированность была. Помните, как Тимур Апакидзе сказал:
    – Если отдадут команду таранить, то, не задумываясь…
    Примерно так и у них было, такие были ребята.

    – Вы летали в темной кабине, а какие-то возможности видеть, что за бортом, были?

    Были, в полу было отверстие в люке.

    – А видели, когда вас сопровождали иностранцы?

    Нет, ничего такого я не видел.

    – Что лётчик Вам сообщал, когда иностранцы рядом находились? – К нам пристроился супостат…?

    Это конечно, да. Мы же общаемся и по внутренней связи, и по радио.

    – Напряжение при встречах с супостатом не чувствовали: сейчас, может быть, какая-то неприятность будет?

    Нет, такого, вроде, как и не было. Во-первых, по тем временам это и невероятно было, если бы они там начали шалить. Я же говорю, что моментально, как только полк взлетал, так у меня сразу экраны начинали светиться, как ёлка.

    – Разведчики летали с дозаправкой в воздухе?

    Летали, конечно, и заправлялись.

    – Но Ваш экипаж не летал?

    Я потом уже, через много лет, стал даже инструктором по заправке. Так сложилось, что побывал везде, и начальником связи был, и начальником радиотехнической разведки был, и начальником воздушно-огневой и тактической подготовки был. Как раз, когда был нач. ВОТП полка, освоил крыльевую заправку.

    – В 1968-м году шесть экипажей из 967-го разведполка отправились в Египет. Что-то до вас доводили об этом?

    Доводили, даже я планировался тоже туда. Тогда это считалось что-то такое «ууу»! Короче, подсидели меня.

    – Насколько я знаю, там были крупные дисциплинарные разборки. Зам. Командующего ВВС Северного флота летал в Египет разбираться, почему развалили службу.

    Я такого не помню, я же тогда ещё на земле работал. Как подготовили самолёты, это я ещё помню. Это даже началось не здесь, а когда я на стажировке был, это 1968 год.
    Я был под Москвой на стажировке перед самым выпуском, подмосковный аэродром военный Мигалово – там перекрашивали самолёты, «круги» рисовали. [прим. Ред. – опознавательные знаки ВВС Египта] Самолёты так и оставались серебристые, звезды просто убирали и рисовали круги.

    – Про арабо-израильский конфликт в вашем полку что-то особо рассказывали, или то же, что обычно всем говорили политруки?

    То же:
    – Арабы воюют с евреями…
    И все. Единственное, что нас интересовало, как они там летают, как справляются арабы. А про это-то, как раз, ничего и не доводили. Я так понял, что если на правом кресле араб сидит, то на месте командира – наш лётчик. Или наоборот – командир араб, а наш на правом кресле и контролирует. Готовили арабов, чтобы те могли летать самостоятельно на Ту-16.
    Ещё было. Отстыковывали патронные ленты, особенно кормовые, а там же ящики. Если представить Ту-16, там такая здоровая корма, АМ-23 [прим. Ред. – авиационная пушка калибра 23 мм Афанасьева–Макарова АМ-23], по пятьсот, по-моему, патронов на одной ленте. Отстыковывали половину, вниз клали в упаковке чёрный хлеб, селёдку, а сверху – патроны. Все это, как положено, пломбировали. Приходили «особисты», все посмотрят. Мне кажется, они тоже в курсе были, просто так для блезира придут, посмотрят убедиться, что все опломбировано.
    Много «тайных» мест на самолёте было. Мы, допустим, клали что-то туда (в Египет), а обратно сюда тоже таким образом всякую хрень присылали. Когда обратно самолёты прилетали, сначала к ним никого не допускали, пока особисты все не обшмонают. Когда они все проверят, заберут все, что найдут, тогда уже самолёты в наше распоряжение принимались.

    – Какие-то чрезвычайные происшествия происходили во время Вашей службы на Севере?

    На Севере – нет. Но буквально до того, как я на Север прибыл, катастрофа была – экипаж майора Гриднёва. Взлетали с полной заправкой и с двумя ракетами. На аэродроме Североморск-1 интересная полоса. Не помню курс их взлёта, но за концевой полосой безопасности поперёк её был такой насыпной холм. Если самолёт выкатывается с полосы при посадке, он мог в этот холм ткнуться. У Гриднёва скорость была уже взлётная практически, а высота очень маленькая, и шасси ещё были выпущены. В общем, зацепили холм. А там за холмом резкий обрыв, и озеро. Вот они – в это озеро…
    Это я не застал, это просто уже рассказывали.

    – А катастрофа Плиева?

    А! Плиев, это гораздо раньше, это ещё до того [прим. Ред. – катастрофа Ту-16 с экипажем Александра Захаровича Плиева произошла 25.05.1968 г.]. Это только из рассказов… Единственное нам рассказали, что приходили американцы, и то, что они сумели собрать после этой катастрофы, торжественно все передали нашим. Это рассказывали, я сам этого не видел. А вот про Гринёва гораздо больше рассказывали.

    – А на похоронах Вы присутствовали?

    Мы-то уже осенью приехали [прим. Ред. – со стажировки], 1968 в августе или даже в сентябре. Уже все мероприятия прошли. Разговоров про это было очень много.

    – По качеству аэродромов много было претензий? Мне лётчики рассказывали, что года до 1975-го качество аэродромов было так себе…

    Я оценить этого не могу, лётчики оценят. Им рулить, им взлетать, курсоглиссадные посадочные системы тоже им оценивать – лётчикам, штурманам. В Североморске-1, я считаю, нормальная полоса была. На нашем аэродроме были стандартные рулёжки и капониры, кстати, неплохие.
    Единственная проблема на Севере – тогда много снега было, сколько я был там, 3,5 года почти. Каждая зима был настолько снежная, что только кили одни торчали. Занимались «раскопками» мы все, не взирая, кто ты там – лётчик, штурман, даже командир полка. Зам. командира по лётной подготовке прилетал, и тот брал лопату, и только вперёд и с песней…

    – А кто был этот зам. командира полка?

    Я, честно, фамилию не помню потому, что тогда от них я был далёк. В 9-м гвардейском полку при мне командиром полка был Колчин, его я знаю, а в разведполку я сейчас и командиров не вспомню, это надо ехать домой и фотографии посмотреть.
    У меня жена работала в Доме офицеров в Чкаловске, там был очень хороший музей. Когда перестройка началась, ДОФ закрыли и потом музей растащили, куда что делось. Кое-что из документов у жены сохранилось. Сейчас новая эпопея, снова музей начали восстанавливать.

    – Каково Ваше мнение о самолёте Ту-16?

    Ой, это вообще чудо, а не самолёт. Что там говорить, сколько лет в эксплуатации, и на моей памяти ничего критического не отказывало. По мелочи, конечно, было, например, предохранитель перегорел.
    Ещё на Ту-16 в корме стояла станция ПРС-1, это для обзора. Конечно, станция была никакая, и ничего она не видела. Визуально лучше было видно, чем по этой станции. Можно было смело дополнительную нагрузку снять, и вместо неё прибавить одну бомбу, допустим. Ну, это я так шучу, конечно. Как-то один раз пытались её включить. Она в рабочем состоянии была на земле, а включили в воздухе… Штурман говорит, что километров 15 сзади экипаж летит, я включаю ею – ничего не вижу.

    – Почему Вы с Севера на Балтику перевелись?

    Так получилось по семейным обстоятельствам, почему я из этого полка потом начал переводиться.

    – Кстати, в разведполку платили больше, чем в других, или так же? Интересно потому, что некоторые идут служить туда, где лучше платят, другие мечтают больше летать, независимо от жалования.

    Мне до этого вообще как-то… Не обращал внимания даже. Вопрос странный. Конечно, когда летать начал, выше оклад стал. Но я-то пошёл не за этим, мне просто летать нравилось.

    – Ну, вот Вы по семейным обстоятельствам переводитесь...

    Приехала жена, год она на Севере пожила, и уже здоровье село. Но тогда можно было перевестись по здоровью жены. Подвернулся у нас случай, 9-й полк перебазировался в Остров на аэродром Веретье. Где-то в 1971-м году. Многие хотели остаться на Севере, и технический, и лётный состав, потому менялись с разведполком. Я поменялся на Остров. Эпопея была, конечно. Это было весной, где-то в апреле–мае месяце.
    Улетали из Североморска, там снег, заряды шли за зарядами, ничего не видно. Я летел на Ан-12. Пока его ждали, всех снегом залепило. В Остров прилетели, а там солнышко светит, трава зелёная! Мы как из этого Ан-12 высыпали, упали все. Небо – ни облачка, пригревает в Острове хорошо уже. Все по траве развалились, под солнце легли, аж пар от наших меховых курток шёл. Так в Остров и перебазировались, и к нам эти же СПС-ы потом перебазировались, четыре самолёта.
    Я там оператором станции также и был. Старший лейтенант. Капитана я получил, когда в 15-й полк перевёлся. Старшим лейтенантом был ещё оператором на Ту-22-ых. Когда начальником радиотехнической разведки полка стал, присвоили капитана.

    – Когда Вы прибыли в Остров, чем занимались?

    Ну, что делали, обживались сначала. Хотя там уже готово было все. 12 й ракетоносный полк стоял ближе к гарнизону, а мы – ближе к реке Великой. Вся инфраструктура была, и капониры, и стоянки, и домики даже были, штаб был построен. За неделю все наши экипажи перелетели. Посмотрели самолёты, размещение, вроде все нормально, и, мне кажется, сразу начали полёты планировать. Начались полёты. От перебазирования до начала нормальной работы прошло не больше месяца, а то даже и меньше.

    – По каким маршрутам из Острова летали?

    В основном на Балтику летали, в зоне, по коробочке, на полигоны местные. Я не знаю, сколько так прошло, два года, по-моему. В 1974-м шли полёты, самолёты все готовы, экипажи все тоже по самолётам разошлись, я уже даже сидел в кабине. Вдруг команда приходит:
    – Срочно! Построение!
    Что такое? Вылезли, построились. Литовченко был у нас начальником штаба, зачитывает приказ:
    – Знамя сдать, то-то-то…
    Ну, и началось расформирование. Никто не думал даже, что это возможно!

    – Просто расформировали или переформировали?

    Просто расформировали. Ну, и начали личный состав раскидывать, кого куда.

    – А куда технику дели?

    Я не знаю. В 12-й полк, может, свою матчасть отдали, может, куда ещё пораздали. Тогда нас в полку двое было, спецоператоров на СПС. Нас сразу в Калининград отправили. Я даже не видел, что в Острове дальше происходило, куда самолёты эти отправляли. Не только операторов, но и лётчиков, сколько там… Бородин Валера… штурманов… В общем где-то человек пять лётчиков и штурманов, ну, и нас - операторов направили в Чкаловск.

    – Что ещё мог нести Ту-16СПС, кроме станций помех?

    У него были ещё диполи разные. Как правило, вешали оборудование сразу на весь диапазон, от души сыпали. Бомболюк был, там можно было бомбы вплоть до девятитонных вешать, и можно было вешать контейнеры СПС-овские. На учебные бомбометания мы тоже летали, тогда нам практические бомбы подвешивали, с ними на полигонах работали. Программу боевой подготовки никто не отменял.

    – Вы перебазировались в Остров в числе первых?

    Да, в числе первых.

    – Эти первые десять самолётов, насколько я в курсе, были перекрашены и ушли в Египет.

    Да.

    – В полку перекрашивали, или рембаза?

    Нет, это не в полку, рембаза перекрашивала.

    – Вы знали, что они в Египет полетят?

    Конечно, секрета не было особого.

    – Когда вы на аэродроме Веретье стояли вместе с 12-м МРАП, что-то совместно делали, или каждый полк отдельно существовал?

    Как сказать. Стыковались друг с другом, там же много и знакомых было, жилые дома у нас одни и те же. А по службе особо-то нет, мы своей жизнью жили, а они своей. Они на той стороне Веретье, а мы на этой. Там деревенька была одна на реке Великой.

    – Командирами 9-го гвардейского МРАП при Вас были Колчин, а потом Михеев. Что-то о них можете рассказать, или командиры полка пока ещё «далеко» от Вас были?

    Да не то чтобы далеко. Колчин, допустим, очень строгий был, спортом увлечён, и каждые выходные мы, как правило, организовывали лыжные пробежки. Туда и семьями приходили, кто-то с детьми, с санками, потому что по сопкам, когда снег хороший, мы там десять километров, помню, кросс бегали, а кто был спортсменом, те по двадцать километров бегали. Туда, как правило, и кухню привозили полевую.
    Михеев тоже толковый такой командир, о нем никто ничего плохого не говорил. У меня жена устроилась на плодовоовощную базу работать, как приехала в Остров, и жена Михеева там работала. И мы с ним вместе ходили через сопку на плодовоовощную базу, когда туда привозили молоко. Молока мало было, те, кому надо, записывались. Я два бидончика брал, мы с Михеевым ходили за молоком вместе. Просто идём, разговариваем, сейчас уже даже не могу сказать, о чём. Частенько вместе ходили.

    – Как Вы думаете, почему все-таки расформировали 9-й гвардейский полк, а не 12-й?

    Ответ сам собой напрашивается, даже уже по уровню подготовки, понимаете сами да? У нас до 90% лётчиков были готовы днём и ночью, с дозаправками, с двумя ракетами, а в 12-м…

    – Так было бы логично 12-й полк расформировать, если он слабее.

    Так в том-то и дело, мне кажется, что это уже тенденция пошла – авиацию громить. Разговоры-то ходили, что всё именно из-за того, что более подготовленный полк, с глубокими традициями. Потому что 12-й полк – они для морской авиации не такие заслуженные, конечно. Он сначала армейским был, особенно ничем себя не проявил. А наш был как бы символ морской авиации, вот его и убрали. Это уже где-то там, на верху, такие игры.

    – Как Вы переводились в 15-й разведывательный полк?

    Ну, как? Легко! Семьи в Острове остались, а мы без семей, без вещей в Чкаловск перелетели на Ан-26. В гостиницу поселились, начали готовиться. Лётчики по своей программе переучивались, штурмана тоже переучивались, потому что оборудование на самолётах в 15-м ОДРАП немножко другое.



    – 15-й полк в Чкаловске – это уже «придворная» часть была?

    Да, вот именно. Это была «придворная» часть, штаб авиации там и ночевал, и дневал. Все назначения только через…

    – Его же достаточно часто посещали и иностранцы?

    Да нет. В 15 ОДРАП такого не помню, а в 846 ОМШАП проходили совместные с немцами учения. Они целый месяц летали в Чкаловске всем полком, а мы в г. Лааге, недалеко от Домгартена.

    – А с ними разрешали общаться, или как бы держали вас в стороне?

    Ну, как. Когда немцы прилетали, мы общались. С поляками нет, поляки вообще нам не нравились никогда. Менее контактные люди, и офицеры у них – высокомерие аж зашкаливало. Кем они себя мнили, не понятно.

    – Мне один ветеран сказал: «Они все с фигой в кармане».

    Да, да, именно так. А немцы наоборот, такие они ребята классные, мы с ними общались. У них в Лааге командир базы был украинский немец, так что общий язык находили, и принимали нас очень тепло.

    – 15-й ОДРАП был уже перевооружён на Ту-22?

    Он летал на Ту-22-х уже полностью, две эскадрильи, когда мы прибыли с Острова.

    – Ту-22-е были не М-ки?

    Нет, Ту-22Р. У нас были Ту-22Р, а были ещё другие Ту-22. Были с бомболюками, не разведчики, на них, по-моему, одну ракету можно было подвесить и весь бомбовый арсенал, начиная от 500–килограммовых бомб, заканчивая мелкими всякими.

    – После Ту-16-х, как Вам показались Ту-22-е?

    Понимаете, летать на Ту-22Р очень приятно. Орехов Фекрет Энверович вывозил меня на них. На Ту-16 была внутренняя переговорная станция СПУ-5, а здесь СПУ-7, и она уже на транзисторах. Тишина! Я сначала даже заволновался. Уже в кабине… А там же не сам садишься, спускали на лебёдке кресло, мы садились, нас пристёгивали полностью, все проверяли, чеки вытаскивали. Я все, как положено, включил – и тишина. Я расстегнулся, чтобы посмотреть, где там провод с разъёмом от шлемофона, там ЗШ. Фекрет меня спрашивает:
    – Чего ты крутишься?! (такую-то мать).
    Я аж… Неожиданно! Ламповая установка шумела на Ту-16, включаешь – сначала тишина, а как лампы нагрелись – она «шшш», и на фоне этого шума голоса. А тут вообще тишина, и сразу – голос.
    – Командир, я думал, что у меня шнур отсоединился.
    – Все нормально, сиди, не дёргайся.
    На Ту-22Р уже видно все. Кабина, я сижу, и блистера у меня. Все впритык, просто голову повернул – мне все видно слева, все видно справа. Но я тоже, как все нормальные операторы, сидел задницей к направлению полёта. Там уже стоял телевизионный прицел с круговой развёрткой. У станции особенность такая, что с круговой развёрткой она получше немножко, чем со строчной развёрткой. Очень чётко цели были видны. Вот там, действительно, если самолёт подходил где-то на километр, уже было видно в телевизионный прицел, очень хорошо его было видно. Так же стоял и радиолокационный прицел.

    – По эффективности такой же или все-таки получше?

    Ну, по эффективности… Уже модификация. Но мы его никогда не включали, да и телевизионный прицел никогда не включали. Станция разведки у нас стояла, по-моему, «Берёза» называлась. Не станция, у нас просто табло было вынесено, там дугой лампочки, и видно было, откуда облучают. По всему периметру самолёта стояли приёмники, и все сигналы, которые облучали самолёт, выводились на индикатор. И блок стоял, который записывал все излучения, а мы просто видели направление, откуда нас облучают.

    – Но «выключить» их вы могли бы, как думаете?

    Самолётными средствами 15 ОДРАП конечно нет. С привлечением сил флота и ТУ-16 с «Букетами», вполне.
    Другое дело, тогда была у них система «Стрилл 60» – это обнаружение низколетящих целей со станциями по всему побережью Швеции. Стояли AMFPS-15, станции обнаружения низколетящих целей.

    – Вы говорили, Вас на Ту-22Р вывозил Фекрет Орехов?

    Да, Фекрет Энверович.

    – Можете что-то про него рассказать?

    Нормальный лётчик, один из лучших. Долгое время возглавлял ветеранскую организацию в Чкаловске.

    – На иностранные аэродромы Вам перебазироваться приходилось?

    На Ту-16 и Ту-22Р нет, а на Су-17М3 в Лааге мы были.

    – На грунтовые аэродромы садились?

    Садились, конечно, и в Литве, и в Эстонии.

    – На Ту-22Р?

    Нет, на Ту-22Р нет, только на Ту-16. На Ту-22Р на грунтовых мы, по-моему, вообще не садились.

    – Но теоретически мог?

    Теоретически, может быть, мог, но практически, я сомневаюсь, что кто-то пробовал. На нормальный-то аэродром на нем надо было ещё уметь сесть.

    – В Чкаловске тоже в основном по Балтике работали?

    На Балтике, да, в основном работали. Летали и на Север, на северные полигоны, вылетали с Балтики, и потом перелетали в Североморск тоже.

    – Я слышал на Ту-22Р много нареканий, якобы, сырой был самолёт.

    Это да. У нас же в Чкаловске был авиаремонтный завод, и постоянно велись доработки самолётов. Приходит новый комплект доработок на самолёт. Загоняют на завод, дорабатывают. И только их «сверлили» постоянно. Но на них приятно было летать, конечно. Тишина. Против Ту-16 там вообще тишина.
    На сверхзвук ходили раза три–четыре.

    – На сверхзвуке над своей территорией ходили, или над нейтральной?

    Над своей, при плановых полётах. Задача такая стояла, согласно курса боевой подготовки, должны были столько-то отлетать. Когда в Североморск перелетали, по плану участок был у нас. Набирали двенадцать с чем-то километров высоты и на сверхзвук выходили. А так особо не стремились лётчики перешагивать через звук на этих самолётах потому, что действительно катастроф много было. В Чкаловске на моей памяти три экипажа погибло…

    – Сейчас про лётные происшествия расспрошу. Помните случай, при перегоне из Острова в Чкаловск в 1974-м году разбился Ту-22Р Савинова?

    Неверная информация. Самолет действительно разбился, но Савинов до сих пор живой. Летал до последнего, и я его недавно видел, он приезжал. Может быть кто-то другой, но я такого не помню.

    – В 1978-м году на взлёте из-за отказа системы управления произошла катастрофа Ту-22Р, командир экипажа лётчик майор Евстигнеев, штурман Френкель.

    Да, Лева Френкель, это да, это при мне. Мы летали с Володей Комовым, заходили на посадку. Юрка Бурцев – штурман, я – оператор. Мы заходили на посадку, и нас с третьего разворота отправили на Черняховск. Когда проходили над полосой, видели на торце полосы обломки самолёта Евстигнеева.

    – 1978-й год, катастрофа Ту-22У, экипаж: капитан Сорокин, майор Жуков и Екимов, там что произошло?

    По-моему, в море где-то разбились. Подробнее не скажу.

    – 1982-й год, облёт самолёта Ту-22Р, подполковник Аникушин.

    Да, со штурманом Камешкиным погибли. Тоже подробности не помню. Упали в море на траверзе Лиепая.

    – И мне говорили, что у Вас был пожар на стоянке, три самолёта.

    Да, был. Это до меня было, гораздо раньше. Я не знаю, что там за пожар был. Но Леня Никитин – тоже оператор, настраивал передатчик в нише передней ноги, был непосредственным участником и пострадавшим. Особенно не рассказывал, да я и не интересовался.

    – Какое у лётчиков настроение было, когда эта волна аварийности пошла? Техники и лётчиков погибло больше, наверно, чем во всех остальных частях ВВС ВМФ за этот период?

    Особого упадка настроения, мне кажется, не было. Скорбели ребята, ведь только сейчас сидели, разговаривали, и… А так… Я даже по Володе Комову сужу. Видно было, что подавлен человек, да, но время проходило, и где-то через неделю уже все. Приехал командир и говорит:
    – Ребята, хватит! Пора собираться на Север. Все-таки надо как-то продолжать жить.
    – Надо, так надо.
    Собрались, и полетели. Единственное – это заметно было, что экипажи более чётко как-то действовали после катастрофы. Если штурман что-то сказал, допустим, «крен 15», значит – крен 15. А так, могли заложить и 35. Могли порезче выйти. После катастроф как немцы начинали летать – по инструкции.
    Но у нас в экипаже, практически ничего страшного не происходило. Ну, отказывали генераторы 115-го. 115-й – это сопутствующая разведаппаратура, напряжение 400 герц. Вся электрика у меня была, дальняя оперативная связь - тоже оператор. Иногда работал с руководителем полетов на полигоне и РЦ УВД.

    – Лётчиков не напрягало, что на Ту-22Р катапульта вниз срабатывала?

    Тут всех это напрягало. Минимальная высота катапультирования 1500 метров. От этого не очень было радостно, хотя на Ту-16 экипаж тоже вниз катапультировался, но летать на нём было спокойнее. (Минимальная высота катапультирования в горизонтальном полете составляла 350 метров. - Ред.)
    Скорости Ту-22Р не те, и посадочная высокая, и взлётная тоже повыше, чем на Ту-16. С полной заправкой, я сейчас уже не помню точно, по-моему, 280 была. При посадке, по-моему, 270 – выравнивание. [прим. Ред. – в действительности посадочная скорость Ту-22Р – 310 км/ч, а к управлению самолётом допускались лётчики уровня не ниже 2-го класса] Это как истребитель примерно. На Су-17 тоже примерно такая посадочная была. Так сравнить самолёты: Су-17 сколько весит, и тут сколько?! [прим. Ред. – максимальная взлётная масса Су-17М3 – 19,6 т, Ту-22Р – 85 т]
    В 15-ом полку начальник группы радиотехнической разведки капитан Наскальный занимался дешифровкой блоков записи.
    Мы с ним как-то занялись, и сделали учебный разведкласс, хороший класс с макетами и наглядными пособиями, со всеми разведпризнаками кораблей, самолётов, с экзаменационным устройством для лётчиков. Раз уже я вписался в это дело, меня начальником радиотехнической разведки полка назначили. Я в этой должности был достаточно долго, занимались мы разными интересными вещами. Любые учения – обязательно справку развёрнутую даёшь, пояснительную записку, и рисовали схему на учения.

    – Сильно в то время иностранцы безобразничали?

    Безобразничать они не безобразничали, поначалу они культурно себя вели. Когда мы прибыли из Острова и начали летать, для нас, конечно, встречаться с супостатом было интересно. Они обычно парой подойдут, видимо, пара у них на дежурстве сидела. Как у нас полёты, так чтобы размялись эти ребята немножко, чтобы не засиделись, их поднимали на перехват. Вот они нас перехватывали, встанут парой и стоят рядышком. Ещё «забрала» [прим. Ред. – светофильтр ЗШ] открывают, тёмные были «забрала», и мне лица видно.
    Сперва были «Дракен-35», затем «Виггены J-37». [прим. Ред. – SAAB J.35 «Draken» и SAAB J.37 «Viggen»], шведы. Потом четвёртое крыло на F-4 [прим.ред. – F-4 Phantom-II]. Когда эти пришли, «фокус» случился интересный. Два F-4 рядом стоят, один, который поближе, я на него смотрю и думаю: «У лётчика что, два стекла темных?». А там негритос сидит, лицо чёрное, что с забралом, что без забрала.
    Через какое-то время, не знаю с чем это связано, тактику они сменили. Один подходит, а второй стоит в готовности километрах в пяти сзади, чтобы если что… А так, в принципе, они себя вели мирно всегда. Ну, там, просили нас показать фотоаппараты. На нашем самолёте набор фотоаппаратов – ночные, плановые, перспективные в бомболюке на Ту-22–разведчиках. Вот они и просили, если бомболюк открыт, и мы что-то фотографировали:
    – Покажи.
    Сделаю я как раз пятнадцать-двадцать снимков, они снизу подойдут, достанут свои мыльницы, в люки щёлкнут. У них тоже свои «отчёты».

    – Локаторы отрабатывали по вам?

    Конечно, да. Там же где управление оружием, специальные лампочки есть. Видно было сразу, как они подходят – сразу эти лампочки включаются. У них станция управления оружием включена, когда подходят, и у нас тоже все это светится.

    – На Ваш взгляд, 15-й ОДРАП полностью справлялся с поставленными задачами в то время?

    Задачи свои полк выполнял. А в мирное время разведчики, что они…



    – В мирное время вы летали по одним и тем же маршрутам с одними и теми же целями. А в военное, если бы боевые действия начались?

    Могли бы решить свои задачи.

    – Долго Вы на Ту-22Р летали?

    Где-то лет семь, а потом со сверхзвука меня списали, и опять стал на Ту-16 летать. У нас тоже был спасательный отряд с катерами под командованием Малахова. Потом одну эскадрилью 15-го ОДРАП перевели на Ту-16. «Ушли» меня с должности начальника радиотехнической разведки полка, ну, да и фиг с ним. Интриги все эти меня не касались. На воздушно-тактическую подготовку перевели - да ради бога! Летай да летай. Лица вокруг остались одни и те же. Ту-16 – самолёт мне известный. Ту-22 нервный немножко самолёт, да. Я снова перешёл на Ту-16.

    – Это все в том же 15 ОДРАП?

    Да, 15-й ОДРАП. Как раз с Дальнего Востока к нам комэск пришёл – Виталий Павлович Краев. Мужик, конечно, легендарный. Он говорит:
    – Я свои дозаправки в воздухе до тысячной где-то считал, а потом плюнул.
    Конечно, заправлялся он! Ему не надо было даже команды КОУ, он сам все и в любых условиях делал. Крыльевая заправка – это одна из самых сложных заправок. Крыло на шланг положи, подтяни, отойди, чтобы не соскользнуло, в захват зашло. Вперёд, наверх – команду даёшь. Все – пошёл. Шланг в замке, замок так «шшш» вышел. Начинают тросом его подтягивать, тянут, смотришь, чтобы был обязательно прогиб, иначе оборвётся. Когда шланг в замок встал, загорается индикация, и топливо шлангом, «ффф», качается, напор большой. Перекачали топливо, отсоединили шланг. Все.
    Заправляться начали просто потому, что это есть в курсе боевой подготовки. Нужды-то в этом нам на Балтике особой не было. А Виталий Павлович пришёл:
    – Я не могу без заправки!
    Потом задача была поставлена летать на Север, поэтому и тренировались с дозаправкой летать на полный радиус. Заправишься на радиусе, это по шесть часов полёта получалось где-то. Все это интересно. Жизнь как один миг проносится, когда дело интересное. А с ним было особенно интересно! Люди такие. Знаете, случайных людей в авиации очень мало, а если и были, то они сразу отсеивались…

    – Вот Вас назначили начальником огневой подготовки…

    Я взял курс подготовки, открыл его, читаю. Написано, что лётчик не имеет права получить первый класс, если он из передней пушки не стрелял. А они ни один, не стреляли. Из 846-го штурмового полка пришёл лётчик такой Крылов, он был зам. командира полка, а потом его назначили начальником ОТП в штаб морской авиации. Я ему показываю:
    – Смотри, что в курсе боевой подготовки написано.
    – Да, должны стрелять.
    Я – к командиру нашего полка:
    – Вот, что я нашёл. Комиссия какая-нибудь приедет нас проверять, и начнётся.
    Командир Кучеровский тогда был, по-моему:
    – Непорядок! А что для этого надо?
    – Да ничего особенного. Я методичку нарисую. Оружейникам работы прибавится – переднюю пушку заряжать.
    Методичку я нарисовал, утвердили, повезли в штаб авиации, я докладывал. Стреляли просто, им главное было научиться пользоваться пушкой. Там колпачок красный стоял, они его перекидывали, гашетку нажал – пятьдесят патронов выпустил в зону стрельбы. Отработали, полетели дальше. Так они хоть научились ею пользоваться и почувствовали, что это такое, когда АМ-23 стреляет:
    - Ух, здорово как!
    Пульнули все, такие довольные были, что можно не только пилотировать, а ещё и стрелять.

    – Насколько я знаю, экипажи 15-го ОДРАП были неплохо подготовлены, и стреляли, и все прочее. А Вы говорите, что Вам пришлось в курс огневой подготовки практически заново вводить упражнение по стрельбе из передней пушки.

    Нет, на Ту-22Р они стреляли. А вот на Ту-16 – нет. Я говорю про Ту-16 с передней установкой.

    – А почему?

    Да фиг его знает. Может, забили на это просто. Да. Первые мы начали на Ту-16 в Чкаловске стрелять, когда методичку составили. Был в штабе морской авиации ДКБФ замом по воздушно-огневой тактической подготовке полковник, он раньше в 846-м штурмовом полку служил, а потом в штаб авиации ушёл. Мы с ним эту методичку составили, как отстреливать из передней пушки на Ту-16.
    А на Ту-22Р с самого начала стреляли, как в курсе УБП и было… Но там одна пушка в корме, и телевизионный прицел, просто по телевизионному прицелу… Зайдёшь в зону стрельб, на гашетку нажал, пятьдесят патронов улетело, доложил. Такая стрельба.



    – А ВСР и КОУ тоже были в Вашем ведении?

    Да, то же самое. Не только лётчик, а и весь экипаж должен отстреляться, как положено, то есть и радист, и КОУ должны отстреляться. На побережье на территории Литвы полигон был «Папич», когда штурмовики перелетели из Острова к нам, для них сделали полигон. Они там пуляют, а мы что, рыжие? Мы тоже приспособились там стрелять. Виталий Павлович говорит:
    – Ты методичку нарисовал, ты и будешь первый по ней работать.
    Меня, конечно, оружейники ругали:
    – Ты же сам оружейником был, зачем ты это придумал?
    – Ребята, я-то причём? В курсе боевой подготовки прописано.
    Материли они меня, конечно, за это дело, зато сколько удовольствия у экипажей! Сами понимаете, пострелять – это же для мужика милое дело.
    «Фокус» там был. Я в экипаже командира эскадрильи как начальник ВТП все это дело возглавляю. Первый стрелял. Полетели чисто на стрельбу, по маршруту пошли, а потом уже в конце маршрута заходили на этот полигон. Зашли на полигон, я с кормовой пушки стрелял первый. Думаю, все проверили, все должно быть чётко.
    Уже заходим, Юрка Бурцев:
    – Мы на боевом, ты готов?
    – Я всегда готов.
    Отстегнулся от парашюта, потому что там мешала станция прицеливания, неудобно. Надо вперёд через плечо смотреть потому, что слева от борта будет этот полигон. Все повключал, смотрю на пушку – все управляется, «огонь» – только на гашетку нажать. Я уже стволы повернул, докладывают удаление. Высота была где-то 250 метров, не очень высоко. Береговая черта идёт, идёт, ну, и стволы туда направлены.
    – Готовься, я полигон уже вижу, захожу на полигон.
    Я прицелился – «ду-ду-дух» – очередь. Я стволы по потоку, раз. Ничего не пойму, и командир говорит:
    – Ты что там творишь?
    – Командир, ничего не понимаю, я…
    – Давай! – вот же, буквально секунда разговор, – Вот полигон, давай готовься.
    Там какие-то сараи стоят в районе полигона, хорошо, что никого в них не было. Я начинаю прицеливаться опять. Короткая очередь. Ничего не понимаю. Уже проходим полигон, я цель вижу, стреляю именно по цели, смотрю – по целям прошло, аж брызги полетели. С полигона, с курса вывернули:
    – Ну, ладно, разберемся потом, к такой-то матери.
    А я так ничего и не понимаю, бросил даже ручки управления. Если я бросил пушки, пушки в походное положение встали, все, и выключил оборудование.
    А что происходило. Стоит этот ПРС-1, прицел радиолокационный. На Ту-16 от меня справа ручка типа джойстика, как на истребителе, красивая такая. А сверху должен быть колпачок. И стоит кнопка «Огонь» под большой палец. То есть я могу не только визуально, а и с ПРС-а стрелять. Но они, эти ручки, всегда были отсоединены, и колпачков этих не было уже потому, что никто не пользовался ими. А тут начали готовить самолёты к стрельбе, подсоединили все, а колпачок этот профукали.
    Когда я вот так вот разворачивался, эту кнопку задницей задел. Уже потом, когда сели, разобрались.

    – Ну, хорошо, что никуда по людям не попал.

    По сараю какому-то попал, но там полигон рядом, потом уже нам позвонили, что там не было никого. Хорошо полетели от этого сарая брызги, все-таки пушка 23 миллиметра, тем более ОФЗ, так что…

    – Стреляли в основном по земле, по воздушным целям не работали?

    На Ту-16 нет. На мысе Таран стояли установки, которые пускали «самолётики» [прим. ред. – самолёты–мишени], по ним стреляли ракетчики ПВО, потом штурмовики на Су-17 тоже с ними имели дело. Я тогда ещё служил в 15-м полку. А когда меня списали с лётной работы, я начальником связи пошёл в штурмовой полк на Су-17М3.
    Штурмовики из Острова перелетели уже где-то с год, когда я туда перевёлся. Я стал третьим начальником связи 846-го ОМШАП. Пришёл, а на стоянках никакой связи нет, в самолётах тоже ничего. Есть только телефон, по которому инженер с КП может связаться. Это вообще был тихий ужас. Вот я и занялся налаживанием связи.
    Сделали командный пункт хороший, пункт наведения, там можно ходить свободно. Туда потом оперативного дежурного посадили, там же поставили два магнитофона многодорожечных, которые писали обстановку всю, там же сидели штурмана наведения.

    – Ваш полк по боевым тревогам поднимали, или только по учебным?

    Когда сидели в дежурном звене, и нас по тревоге поднимали, как она, боевая считается эта тревога? Подходит группировка кораблей. Два эсминца УРО и танкер их сопровождает. Дежурное звено вылетает на разведку. Боевая тревога? Боевая. Получили команду, полетели. Координаты группировки получили, нашли и стали фотографировать их справа, сверху, слева, с переда, с зада. Если могли бы снизу сфотографировать – и это сделали бы. Снимков наделали… У нас же своя лаборатория была хорошая, Турук ею заведовал, и у него фотограмметристов куча была. Они тут же общий отчёт сразу лепили, там это дело отлично было поставлено. Ту же самую радиотехническую разведку произвели, тут же все развешивали на схему. Из штаба авиации обычно приезжал начальник разведки, зам. командующего, они все это просматривали:
    – Так, что это у нас тут?
    Когда я был начальником РТР полка, вся эта кухня мне уже стала знакома.

    – А когда в Польше активизировалась «Солидарность» Вас дёргали?

    Смотрели только по телевизору. Мы в этом отношении никак не были задействованы на моем уровне. Может, кто выше, там и предпринимали какие-то действия.

    – Вы помните историю, когда замполит в Швецию корабль пытался угнать. [прим. Ред. – капитан 3-го ранга В. М. Саблин поднял восстание на БПК «Сторожевой» 09.11.1975 г.]

    Да, я только сейчас уже не помню, в каком году это было. Вроде тогда в Чкаловске видели матросов с этого корабля.

    – Но вас тогда за ним гоняться не посылали?

    Нет, не посылали, это точно. По-моему, штурмовиков поднимали, которые в Черняховске, в Нивенском сидели. Нас-то чего… Корабль и так было видно, никаких проблем не было, чтобы его обнаружить. Взлетел – и сразу видно всё море-то.

    – Я разговаривал с людьми, которые на разных флотах служили. Говорят, что на каждом флоте свои особенности менталитета личного состава. Вы это почувствовали, придя с Севера на Балтику?

    На Севере более реально, что ли приближённее к жизни было. Тем более, когда я попал в 15-й ОДРАП на Балтику, он же действительно «придворный» был, там все было на этом построено. «Свой – не свой» – это там во всю уже практиковалось.

    – А менталитет людей?

    Ну, как Вам сказать…

    – Про северян говорят, что люди там более жёсткие, а на Черноморье – все такие расслабленные?

    Да ну, все это байки. Муж моей сестры сразу попал служить в Крым, на первый авианосец «Минск» [прим. Ред. – первым был ТАВКР «Киев», за ним «Минск»]. Главным инженером по вооружению авиации черноморского флота он был – Колесников Виктор Степанович. Была с ним история тоже интересная. Они где-то бороздили океан, зашли в Северное море, и что-то у них на этом авианосце сломалось, и они встали в доки, в базу, чтобы поправить, но я об этом не знал. Пришёл вечером домой, сидим. Тут звонок в дверь, открываю – дядька. Не понял?! Виктор Степанович стоит, по-моему, он уже тогда был подполковником, и мой однокашник по училищу сзади, по-моему, Гена Завьялов, точно уже и не помню.
    – Ну, мы к тебе в гости.
    Я чуть в осадок не выпал. Я же знаю, что он на Черном море служит. А тут – в гости. Накрыли стол, сели, коньячок оказался как раз у меня.
    А получилось-то, как. Он пришёл служить, сразу квартиру дали в Мирном, есть такой гарнизон, жену привёз, чемоданы поставил, и его сразу на ТАВКР. И он начал бороздить океаны. Тогда авианосец много ходил.
    – Вот бросил Лену там, и фиг его знает, что там. Поговоришь по телефону раз в две недели, она: «Да все хорошо у нас», – чтоб не расстраивать.
    Вот такая встреча была интересная.

    – Итак, Вы в штурмовой полк перевелись. Он не штурмовой, а АПИБнаверное, был?

    Нет, ОМШАП – отдельный морской штурмовой авиационный полк, номер 846. Теперь уже легендарные лётчики. Тимур Апакидзе, когда я туда пришёл, был начальником разведки полка [прим. Ред. – это утверждение нуждается в уточнении, известно, что Т. А. Апакидзе в то время являлся зам. командира полка по лётной подготовке], штурманом был Игорь Матковский, молодой ещё. Они туда лейтенантами пришли. Потом Тимур забрал всех на Север. А так, там зубры были такие, что...

    – Что Вы про этих молодых ребят можете рассказать, которые потом проявили себя и стали Героями России?

    Там у Тимура был Володя, я фамилию сейчас уже не помню, он все интересовался электроникой, а я тогда уже вплотную занимался этим делом, на этом и сошлись как-то. Он тоже пошёл на авианосец, Тимур туда его забрал, но, по-моему, после двух-трёх его пристрелочных вылетов на «Кузнецов», посадку корабль так и не разрешил. Хотя достаточно посмотреть фильм «Форсаж» про Апакидзе, становится понятно, что не всякий, даже очень хорошо подготовленный летчик, может садиться на палубу. Не знаю, куда он пошёл служить потом. Я его больше не видел.
    Тимур у нас тогда в Доме офицеров карате занимался. Внизу спортзал был небольшой, он там часто занимался с ребятами. А потом в школе, там ещё лучше, там свой спортзал, ребятишек понабрал и с ними занимался.

    – Как Вы думаете, нашей стране вообще авианосец, по большому счету, нужен или нет?

    Ну, как сказать. На мой взгляд, вроде как авианосец нужен был. Мне кажется, он нужен был. Но если он один, как один, то как бы и зачем? Ему нужны силы усиления, сопровождения, желательно 2-3 группировки.
    Но мы же не планировали операций, чтобы где-то подойти, кого-то пугать, как американцы. У нас оборона. Если этой доктрины держаться, то он и не нужен был. Корабли среднего класса – эсминцы там и прочие такие, как корветы, мне кажется, такие нужны…
    Вернемся. Помню аэродром под Севастополем Бельбек, интересный аэродром такой, красивый. Там мне понравилась станция дальнего обнаружения. Новейшая наша разработка, невероятная дальность, и разрешающая способность была просто жуткая. Она, видимо, до сих пор стоит там и работает. Учения были какие-то как раз, и они куда-то улетели с Бельбека, а мы к ним на аэродром садились. Мы там долго сидели, пока учения шли, и с него работали. Ну, а там задача начальника связи не очень-то сложная: обеспечить связь, и все. Позывные выдал, пароль выдал, проверил, что связь работает, контроль наземных радиотехнических служб, стандартный радиообмен в воздухе.
    Так же пришлось решать задачу по наведению штурмовиков. Задача довольно сложная, если учесть, что наши морпехи и остальные специальные подразделения, в то время этим вообще не занимались. Система-то у них была, но к штурмовой не имела никакого отношения.

    – Эта проблема известная. Штурмовики ещё времён войны вспоминали:
    – Выхожу на цель, а наводчик говорит: «Опушка, берёза, два метра от неё справа под кустом – пулемёт.»


    Примерно так. Поехали к «диверсантам», с их командиром сначала переговорили:
    – Ну, как будем делать? Или вашу систему вменять, чтобы лётчики научились, но лучше давайте нашу. Она проще и удобнее – наша система.
    – Э…
    – Азимут, дальность – вот все это…
    Эти ребята мышцу качают, но не та мышца качается. Надо-то в голове «мышцу» качать. Пошло тяжеловато, но научили их. Методичку разработали со всеми специалистами штаба полка, утвердили в штабе авиации, потом к ним поехали, где-то неделю с ними занимались. Несколько полетов на полигон с их наводчиками и результат, как говорят, превзошел ожидание. Отработали РС-ми отлично.

    – Это какой год был?

    Это перед тем, как я ушёл в штаб авиации, начало 1988 года.

    – В 1941-ом году, на первом этапе войны, были огромные проблемы из-за отсутствия связи.

    Ну, да, видимо да.

    – Ко времени Вашего увольнения со службы у нас со связью все нормально было, или тоже так себе?

    Оперативно-тактическая связь – тут я могу сказать, действовала безукоризненно. Дальняя оперативная связь осуществлялась в системе связи «Глобус»/ВВС флота/ и «Янтарь»/аэродрома базирования/. Полк связи ВВС БФ обеспечивал работу и контроль обеих систем связи самолетов в воздухе. Сколько аэродромов было за границей, с ними даже у состава ВВС постоянно была связь. Оперативно-тактическая связь, была налажена очень хорошо. Тактическая связь и связь взаимодействия с кораблями и ПЛ Флота осуществлялась как при повседневных полетах, так и на учениях. При полетах на боевую службу данные о разведанных целях принимались ВВС БФ и ВВС Флота.
    Там ещё был один нюанс, особенно на Ту-22-ых, когда полная заправка, летим на радиус или на маршрут. Передатчик стоял в нише передней ноги [прим. Ред. – передняя стойка шасси], коротковолновый передатчик, туда залазишь и настраиваешь. Сам его настроил на нужные частоты, ниша закрывается, и все. Летишь, вроде, связался, все великолепно. По мере выработки топлива… Антенна там стояла под куполом наверху. По верху Ту-22Р шёл как бы такой обтекатель, закрытый радиопрозрачным материалом, и там стояла шлейфовая антенна, она в зависимости от диапазона переключалась. По мере выработки топлива частота передатчика уходила – или туда, или сюда – это было. Плохо чем? Вроде ты что-то передаёшь, а земля тебя не слышит. Раз передал, два передал… И ты ничего не можешь сделать.
    Хотя на Ту-16 – вот он, перед тобой стоит приёмник и передатчик там. Раз, ты подстроил, даже уровень выходной мощности позволяет, вроде все нормально. А на Ту-22Р – там уже не посмотришь. На наземных узлах связи это знали, уже прослушивали в некотором диапазоне – килогерц двадцать туда, килогерц двадцать сюда, куда сигнал ушёл. Настраивались, как правило. Если там какой-то обалдуй сидел, на частоту поставил точно, а слышно – не слышно, и фиг с ним. А когда ответственные люди в наземных узлах сидели, которые и сами на боевую службу летали, эту особенность уже знали.
    В Чкаловске был свой узел связи, и передающий и приёмный. Мы там знали всех этих прапорщиков, и они знали этот фокус уже. Поэтому проще было радиограмму на свой узел связи передать, знаешь, что там примут. А допустим, на Москву передавать, фиг его знает, примут ли, если частота ушла. Ну, передашь один раз, если он подтвердит – хорошо, не подтвердит – на свой передал.

    – Что Вы думали о роли Горбачёва в то время, когда он пришёл, и что думаете сейчас? Может, какие-то надежды были?

    Никаких абсолютно. То же самое и тогда думал и сейчас – это я лично про себя. Мне сразу было все понятно. И я по этому поводу с братом ещё тогда, как только начиналось, в клинч вошёл.

    – То есть никаких иллюзий не было с самого начала?

    Абсолютно никаких! У меня было твёрдое убеждение, что если происходившее в стране не исправить, то это приведёт именно к тому, что в результате и произошло. Я об этом говорил в беседах с друзьями. Мне многие тогда говорили:
    – Такого быть не может!

    – А в 1988–1989-м годах, чувствовалось, что все к развалу идёт?

    Конечно. Я лично чувствовал по разговорам, что все прогнило, все надо менять. Особенно хохлы доставали. Много украинцев было на службе, процентов 40 наверняка. Были те, кто нормально все воспринимал, но и нытиков было много:
    – Мы вас кормим! Да если мы отделимся!…
    Все эти разговоры, во-первых, бесили, во-вторых, раз это пошло здесь, то что же в Киеве говорят? Видно было и по высшему уровню власти, все эти настроения присутствуют. Уже и политотдел, с чем раньше не мог мириться, теперь, смотришь, мимо ушей пропускают. Это видно было, да.

    – Значит, к началу 1990-х гг. было очень большое центробежное стремление у украинцев. С прибалтами и так все ясно. А другие национальности тоже как-то проявляли себя с этой стороны?

    С прибалтами – да. Но даже прибалты меньше себя проявляли, чем украинцы. Вот у нас казахи были, из Узбекистана были, от них вообще ничего не было слышно. Только украинцы бузили, так будем говорить. Вдруг вспомнили и «Нэньку Украину», и вот это все начали: «Капелюхи давай на съедение». Я, например, видел только с их стороны, хотя представителей разных национальностей у нас много было.

    – Они в итоге просто надоели?

    Да. Но их много было, они начали сплачиваться в единую массу, друг за друга. Когда я домой поехал, примерно в это время, а брат там был начальником РОНО, с ним тоже схлестнулись:
    – Уже надоели эти националисты. Надо что-то делать…
    Я говорю:
    – Ты пойми, если заваруха начнётся, все так поменяется, что камня на камне не оставят. Цели то у них…
    Я как чувствовал, что придёт к этому все. Брату сейчас 85 лет. Я долго не был дома, ездил в позапрошлом году. Сели с ним:
    – Ну, и что, помнишь наш разговор?
    – Помню.
    – Видишь, как получилось.
    – Но мы тогда думали…
    – Ну, вот вы-то думали так, а они-то сделали, видишь, как?!
    Это чувствовалось во многом, даже по отношениям между людьми чувствовалось.
    Вы знаете, что на Ту-22Р «шила» [прим. ред. – спирт-ректификат] было немеряно, 800 литров на каждый самолёт давали на вылет. Доливали иногда, может быть, но, как правило, после посадки сливали и заливали свежее. Когда оно систему проходило, уже немножко отдавало резиной. Так уже тогда, кто занимался этим, за шило дачи строили. Эти люди потом и пошли в коммерсанты да дельцы. Я, например, никогда спекуляцией не занимался, мне далеко было до этого.
    Когда я стал начальником связи, у меня дочка пошла в школу как раз, и меня «сдали»:
    – Он – начальник связи, занимается радио, пусть радиокружок в школе ведёт.
    Директор школы была хорошая такая, Клавдия Васильевна, она ко мне подошла:
    – Надо с ребятишками позаниматься.
    Думаю, ладно, чего там, помогу школе. Действительно, она целый класс отдала под кружок. В этом классе я собрал дружный коллектив, мы этот класс разделили, сделали помещение для коллективной радиостанции, и второе – для конструкторской секции. Потом пристройку новую в школе сделали, и ещё там полкласса. У нас настоящий радиокласс получился, пульт с ключами 24-й ДОСААФ нам выделил. Ребятишки с удовольствием занимались приёмом–передачей, радиограммы составляли с удовольствием.
    Для такого дела возможности были, я уже знал всех командиров батальонов связи, и поэтому не было проблем с оборудованием радиостанции. Обычно у нас стояли 250-е приёмники, хороший трансивер собрали, передатчик поставили, антенну, она вращалась у нас, на три квадрата вращалась, и таких у нас было ещё три антенны. И мне ещё, как подарок, был в помощь начальник группы РТО в ТЭЧи Артур Бекитеев. Он – татарин, несколько языков в совершенстве знал: русский, татарский – естественно, арабский, английский вообще в совершенстве, и даже работал синхропереводчиком, немецкий – то же самое исключительно хорошо знал.
    А с английским вообще «фокус» получился. С Техасом однополосная связь, вот как мы с вами разговариваем, хотя звук был немножко искажённым. Мужик из Техаса с нами говорил, а у них в США полно акцентов или местных говоров, отличаются, как наши, допустим, вологодский и ставропольский. Мужик из Техаса:
    – Да ладно, я же вижу, что ты наш.
    – Нет. Я же Вам говорю, объясняю, что я из СССР.
    Артур эти языки очень хорошо знал. Но даже с французами он по-французски говорил, хотя им никогда, вроде, не занимался. А тут смотрю, он в основном французскими станциями увлёкся, сидит неделями, и в основном с французами.
    Каждые выходные у нас какие-то соревнования международные, или областные, или какие-то российские соревнования. Мы участвовали в соревнованиях везде, и через три года заняли третье место в мире среди школьных радиостанций. Нам из Лондона бумага пришла, которая висела долго-долго над учительской в одиннадцатой школе в Чкаловске.



    – Вот Вы рассказали про вашего полиглота. А какой был средний уровень подготовки связистов?

    Если про связь говорить, то уровень тоже был довольно высокий.

    – И по владению иностранными языками?

    По иностранным языкам – это один человек, а в массе нет, особо там никто не «шпрехал». Если говорить про уровень связистов – операторов, то мы с ними занимались отдельно. У нас был свой класс предварительной подготовки специалистов связи, там всем задачи ставили, там проводились все эти тренировки.
    Был ещё Лазовский Константин Михайлович, он когда-то летал на американских или на английских самолётах, по-моему. Тот, конечно, был виртуоз, вплоть до того, что он снимал ботинок и ногой на телеграфном ключе набирал сто двадцать знаков в минуту. Или клал газету «Правда» и передавал текст задом наперёд. Затем я ему передаю значков по сто пятьдесят в минуту обратно, то есть его текст передаю обратно. А он пишет, как оно было изначально.

    – Когда в школе кружок создали, органы школу не беспокоили?

    Школу не беспокоили. Когда я начал заниматься оформлением, конечно, пришлось до областного управления съездить в Калининграде. Поговорил. Видимо, там уже перечитали моё дело:
    – Ну, ладно. Если чего-то, кто-то тебя будет доставать, донимать по таким-то, таким-то вопросам – позвони, сообщи, и все.
    А так в школе вообще никто не доставал.

    – И все-таки, как развал СССР прошёл для Вас?

    Очень тяжело. Я не знаю почему, но люди-то просто уходили. Они понимали, что это такое. Вот тоже и Болотов – лётчик вообще от Бога.
    Это же он срезал трос, когда учения были. Построили такую великолепную трибуну, генералитет весь собрался, приёмные антенны подняли высоко. Растяжки от них надо было в поле поставить, какая им разница где стоять. А прямо здесь трибуна, и тут вот эти антенны поставили. И когда учения заканчивались, Володе Болотову задачу поставили:
    – Можешь тут низенько-низенько показать?
    – Да легко! Команда будет - и все сделаю!
    Он даже был награждён орденом Красного Знамени ещё до того, как перевёлся из Острова.
    Скорость такая приличная была, километров восемьсот. И он левой плоскостью задевает этот трос, как ножом, «тинь», срезал. А там же три растяжки, и оставшиеся две тянут, антенна начинает падать на трибуну. Володя заходит на посадку, сел, посмотрели – вмятина где-то вот такая. Даже не порвано ничего, просто вмятины где-то сантиметр–полтора в трёх местах, одна маленькая, вторая побольше, третья где-то сантиметра полтора. А антенну срезало, как бритвой.
    Потом уже, слухи доходили, он ездил в Сербию и летал там, вернулся оттуда, и вскоре умер.
    А вообще много, много мужиков во время развала прямо на глазах за полгода спивались. И говорить-то на эту тему тяжело.

    – А Вы в это время чем занимались?

    Последняя должность у меня была в отделе связи в штабе авиации в Калининграде. Я сидел в оперативно-тактической связи. Там ещё интересный случай был. Я на флоте увидел «Бугеля»… Есть такая станция – «Бугель» ретрансляции на метровых и дециметровых волнах. Но там дальность не великая. Я договорился с начальником связи:
    – Дай мне один бугель.
    – Зачем?
    – Да на Ан-12 поставлю, посмотрим, эффект какой будет.
    Поставили на Ан-12, даже антенны не выносили за борт, антенны стояли внутри самолёта. Эффект поразительный – на 300 километров связь. Мы в Германию в Лааге улетали, 846-й штурмовой полк, а немцы прилетали к нам. Полёты в Лааге и полёты в Чкаловске – все было слышно, можно было управлять из Лааге чкаловскими полётами.

    – И Ан-12 при этом где «висел»?

    Ан-12 «висел» где-то в районе траверза Польши, посерединке у Польши. Методичку я уже даже оформил по этому поводу, как доработку. Надо было через КБ доработки все проводить. Во всяком случае мы опробовали это и очень успешно.

    – А в каком звании уволились?

    Подполковник. Там была одна полковничья должность, но у меня образование-то – курсы, курсы, курсы, а основательного нет. Можно было конечно…, но с политотделом не сошёлся немножко. У меня все уже было выбрано, все по максимуму, и стаж, и звание, и я сказал:
    – Ребята, идите вы со своими делами куда подальше.
    Они уже начали себя вести не совсем адекватно там, где главные предатели сидели, так будем говорить.
    Потом ещё поработал на узле связи. Развал шёл везде. Комбат связи Михайлов Федор Васильевич был в Йемене, оттуда прилетел и тоже уволился. Он в «Телекоме» работал. Сейчас «Телеком», а тогда «Электросвязь» была, и была там группа озвучивания. Она относилась к общегородским органам и к МЧС. У них были оборудованный громкоговорителями РАФик и автобус, чтобы по городу ездить и, если что, по динамикам сообщать. Он туда устроился, и потом меня позвал:
    – Нечего отдыхать! Давай в электросвязь переходи.
    И вот мы с ним вдвоём этим занимались, дооборудовали все, довели до ума, все городские мероприятия освещали.
    Я там девять лет в этой связи пробыл. А надо было десять с половиной что ли, и тогда они мне были обязаны ещё от «Электросвязи» тысячи две, по-моему, или около трёх, к пенсии доплачивать. А они всех военных до срока «шшы-ть». Нас с Васильевичем и выкинули. Васильевич, он постарше меня, сразу в Администрацию устроился работать. А меня из клуба олимпийского резерва ребята нашли:
    – Сделай такую машину, как комментаторская, для обеспечения соревнований.
    – Да легко, ребята.
    – А что нам для этого нужно?
    – То, то, то…
    Ладно. Микроавтобус есть, аппаратура кое-какая, и сделали на базе «Форда» нужную машину. Сверху поставили рупора с агитационных БТР-ов, здоровые такие четыре рупора вперёд и назад. Но я там выкинул наши головки и поставил американские по пятьсот ватт, на четыре рупора это получается всего два киловатта мощности. И с БТР-а взял ещё два усилителя, хорошие усилители, практически не убиваемые даже на короткое замыкание. Короткое замыкание убрал – они снова работают. Поставил от КАМАЗа генератор, в «Форде» он ставится элементарно. Заводишь двигатель, на крыше у тебя два киловатта. Все велопробеги, которые лет двенадцать или тринадцать были в Калининграде, так освещали.

    – За время службы Вас, наверное, за что-то награждали и чем? Ну, юбилейки-то точно есть.

    Да, юбилейки, в основном, благодарности. Я к этому очень спокойно. Мне, по-честному, было абсолютно не до этого.
    Вот хохлы неравнодушны были, хоть хлебом не корми, наверное, мать родную продадут. Особенно перед строем - так он ходит и неделю аж светится. Смешно. Сейчас он твердит «ридна краина», «нэнька», «кацапа на гиляку», а пять минут спустя за висюльку от «москальской влады» перед строем гопака плясать готов.

    – Ну, может там какую-нибудь Красную Звезду за освоение техники, ещё что-то?

    Нет. У нас наградили экипаж, когда первый раз заправились. Там конусная заправка на Ту-22Р, и заправщики тоже были Р-овские, три или четыре самолёта с конусом. И вот Володя Павлов, оператор Гена Гроздьев, и штурман Костя за первую заправку все по ордену получили. Техников награждали, помню. Начальник техотряда был капитан Зеленский, или не помню уже, ему тоже дали орден. Техников награждали, не забывали во всяком случае. Лётчиков награждали. А остальных обычно «за песок» – первой степени, второй степени…

    – «За безупречную службу» в Вооружённых Силах.

    Вот эти вот. Да. Регулярно всех. У меня эти все стандартные медали, начиная с 1960-х годов, как в армию пошёл.

    – 10 лет службы, 20 лет службы, «60 лет Вооружённых Сил»…

    Да, да, да. Все вот эти вот есть. Я Вам говорю, что к этому всему я относился прохладно, это было не главное.



    – В каком году уволились?

    В 1992-м уволился. Мне говорили:
    – Подожди, вот уже все вроде решилось, и полковника получишь.
    – Нет, ребята, уже все достало, и я на этот бардак смотреть просто не могу.
    Потому что уходили со службы лучшие из лучших. Полковник, отлетавший всю жизнь, руководил всеми типами самолётов и вертолётов, и на палубу садился – увольняют…
    – Да не хочу увольняться. Я бы ещё послужил.
    – Уволить.
    Вот таких вот всех и уволили. И я следом за ними.


    Интервью: Олег Корытов и Галина Вабищевич.
    Fencer likes this.