"Скрытая биография"

   Главная >> Люди в авиации >> Б.В.Веселовский "Скрытая биография" >> 4.1. Освобождение

 

Б.В.Веселовский

Скрытая биография

ТЕТРАДЬ ЧЕТВЕРТАЯ

1. Освобождение

Каждый день в зоне я ожидал вызова к начальнику лагеря. Волновался, страдал бессонницей. Я не выдержал и поделился своими переживаниями с бригадиром Николаем Кузьминым. Он пытался рассеять мои сомнения, советовал не оформлять отъезд в этом году, а пожить после освобождения у него, успокоиться.
Наконец меня вызвали к начальнику лагеря. Это случилось 13 декабря 1953 года. С волнением, как на крыльях, влетел я в его кабинет. Когда услышал об освобождении, не чувствовал от радости земли под ногами.
Свобода!!! Опьяненный сладким чувством, я подходил к дому Николая Кузьмина. Он и его жена смотрели на меня понимающими взглядами, радовались за меня, обнимали и поздравляли. Их квартира находилась в центре Норильска на третьем этаже семиэтажного дома. Из окна была видна большая, освещенная площадь с памятником Ленину. Вокруг площади стояли современные дома, светясь сотнями окон и витринами магазинов. В центре площади уже устанавливали высокую пушистую елку.
На встречу Нового года к Николаю пришел бывший зек Борис Фомичев с невестой. На столе было все, что полагается к такому празднику. Мне же казалось, что все происходит во сне.
На второй день нового, 1954 года в сопровождении Николая я пришел в управление лагерей Норильского комбината. Оформление было недолгим. В паспорте, кроме основания на его выдачу, формулировка оканчивалась фразой: «...согласно положению о паспортах». Это означало, что мне не разрешается проживать в столицах республик и некоторых других городах и режимных промышленных зонах. На многие предприятия я не имел права оформляться на работу. В справке об освобождении проставлялся адрес будущего проживания для оформления проездных документов. Оказалось, мне запрещено следовать не только в Москву, но и в московскую, стокилометровую зону. В итоге место следования в справке поставили - город Великие Луки. Там проживал знакомый зек, освободившийся ранее из Норильска. На моем лицевом счету скопилось более пяти тысяч рублей. Одну тысячу удержали за авиабилет до Красноярска, остальные деньги я получил. Из управления Николай сопроводил меня в аэропорт Надежда. Вскоре началась посадка на рейсовый самолет Ли-2. Мы простились...
После взлета исчезли огни аэродрома, за иллюминатором салона - непроглядная тьма. Монотонно гудели двигатели, а я никак не мог поверить происходящему. Так продолжалось до первой посадки в аэропорту поселка Подкаменная Тунгуска. Красноярск не мог принять самолет - там испортилась погода.
В буфете я случайно разговорился с летчиками нашего самолета, кратко поведал им о своей причастности к летной работе и причине, приведшей меня в Норильск. С интересом и сочувствием слушали они мой рассказ. «По всей вероятности, мы здесь заночуем», - сообщил командир самолета. Так оно и произошло. В аэропорту скопилось много людей, я примостился с краю скамьи, готовясь коротать ночь.
Неожиданно ко мне подошел бортмеханик нашего экипажа и предложил следовать за ним, как он выразился, «в более удобное место». В комнате стояло несколько кроватей. Командир указал на свободные места:
- Располагайся на любой! Переночуй с нами, чего там мучиться!
Я был благодарен такому вниманию и охотно отвечал на вопросы членов экипажа. Командир советовал обратиться к руководству Красноярского аэропорта, уверял, что работа для меня найдется.
На следующий день наш рейс был продолжен. После набора высоты, к величайшей моей радости, бортмеханик предложил пройти в пилотскую кабину.
Машина шла на автопилоте. Экипаж продолжал любопытствовать, меня же гипнотизировали стрелки на приборной доске. Как давно я не видел их фосфоресцирующего света! Группа пилотажно-навигационных приборов обозначала параметры полета - высоту, скорость, курс и положение самолета в пространстве. Сразу забылось, где и кто я, словно не было девятилетнего отторжения от авиации.
Прощаясь с экипажем, я унес с собой твердое стремление добиться возвращения к летной работе. В Красноярском аэропорту я убедился, что там мне ничего не светит. В лучшем случае я мог бы стать диспетчером службы руководства полетами. Стало очевидным, что решать все придется в Москве с малой надеждой на успех.
Из Красноярска меня мчал скорый поезд «Иркутск - Москва». Я был счастлив, как только может быть счастлив человек. Никакие разговоры с соседями по купе меня не занимали. В проходе, стоя у окна, я пожирал взором мелькавшие мимо леса и поля, заснеженные, как в сказке, избушки и села, словно чувствуя запах дыма из печных труб...
С нетерпением я ожидал часа, когда пойду в вагон-ресторан, готовился к этому событию, как перед следованием в театр. Здесь было особое наслаждение: я сам выбирал еду, мог есть столько, сколько захочу...
В Великих Луках меня душевно встретил товарищ по несчастью. Александр Варанов. Все было как подобает, но оставаться здесь долго я не мог. Через пару дней я поехал в Коломну к Косте Шарову. В Москве с трудом переборол желание отправиться домой, переехал с Рижского вокзала на Казанский и через пару часов был в Коломне. Костя с семьей проживал в пригороде, в поселке Щурово, недалеко от слияния Москвы с Окой. Мы встретились, как родные.
Жена Кости Антонина оказалась приветливой, добродушной хозяйкой. Их сын Витя ходил в школу, дочь Мила - совсем маленькая. С первых же дней меня стали преображать в человеческий облик. Купили в городе новый костюм, полностью заменили лагерное тряпье и обувь. Антонина и Костя уделили этому много внимания. У меня оставалось тысячи три рублей. Довольно быстро была оформлена временная прописка у Кости. Я становился почти правоправным гражданином. Через неделю, вполне прилично одетый, я отправился в Москву, в родной дом. Было большое желание узнать, как живут Таня и Наташа. Наши отношения требовали четкого выяснения. В общем-то мне давно было ясно из Наташиных писем в Норильск, что у нее складывается новая личная жизнь. Да и прежняя, каунасская, «трещина» в наших отношениях не сузилась.
Было еще светло. От Казанского вокзала я пошел пешком по Садовому кольцу давно знакомыми местами. Я шел неторопливо, разглядывая все и вся, как будто впервые. Вот Колхозная площадь, бывшая Сухаревская, Самотечная, Садово-Каляевская, Каретная площади.
С удовольствием и волнением шагал я по Москве. Прошло почти десять лет, как я был здесь в ноябре 1944 года, когда улетел на фронт на подаренном мне самолете...
Вот стала видна площадь Маяковского, бывшая Садово-Триумфальная. На противоположной стороне улицы Горького, за воротами углового дома, где находится Концертный зал имени П.И. Чайковского, за длинным двором, в полуподвале коммунальной квартиры меня ожидала маленькая, родная мне комнатушка.
Медленно я вошел в ворота, ощущая сильные удары сердца в груди. Наташа была дома одна. Мое неожиданное появление ее удивило, но радости я не заметил.
Нам было о чем поговорить. Она показала мне мою фотографию со Степаном Панцыревым, которую ей передали год назад, сказала, что сейчас я выгляжу значительно лучше. Она отыскала чудом сохранившуюся мою гимнастерку с кубиками в петлицах и парашютным значком у левого кармана. Постепенно я освоился и рассматривал все в комнате. На стене висела мамина и моя аэроклубовская фотография, добавилась фотография Тани. Она стала совсем взрослой - 10 февраля ей исполнится семнадцать лет. Сразу после войны она пошла в школу и сейчас была в девятом классе. Наташа была ей мамой, а я папой. Но неожиданно случилась драма. Однажды Наташа поссорилась с соседкой. Таня что-то натворила, и Наташа ударила ее в общей кухне при этой соседке. Та, желая насолить Наташе, воскликнула:
- Какое она имеет право тебя бить? Что, она тебе мать?
- А кто мне мать? - удивилась Таня.
- Твоя мать та, что на фотографии в твоей комнате!
Когда для Тани раскрылась эта тайна, ей было лет четырнадцать. Наташу она продолжала звать мамой. А то, что я оказался ее братом, потрясло душу девочки. Именно тогда она стала неуправляемой, вспыльчивой, появились жалобы из школы на ее поведение.
Наша беседа продолжалась бы долго, но пришла мама Наташи - Ольга Петровна, старая, седая и очень полная женщина. В прошлом она относилась ко мне приветливо и доброжелательно. В войну, в наше отсутствие, она здесь жила одна, оставив в своей квартире, в Кисельном переулке, семьи двух своих дочерей. Теперь она продолжала жить с Наташей. Сейчас, как только она меня увидела, ее постаревшее лицо выразило злобу. Вместо приветствия она набросилась на меня со всякими ругательствами:
- Появился, арестант поганый! Изуродовал нам жизнь, бродяга!
- Мама! Перестань! - пыталась ее успокоить Наташа. Теща не обращала внимания на уговоры и, как старая волчица, с еще большей яростью выкрикивала в мой адрес ругательства и оскорбления:
- Убирайся отсюда! Нечего тебе здесь делать! А ты чего смотришь? - с криком обратилась она к Наташе. - Гони его прочь!
Я не ожидал такого ушата грязи, стоял, ошарашенный, не в силах вымолвить слово. В перепалку с матерью вступила Наташа. Доказывала, что здесь мой родной дом. Тогда я еще не успел сообщить Наташе, что находиться в Москве не имею права.
Старуха не унималась, и я решил немедленно покинуть комнату. У выхода из квартиры Наташа виновато приглашала меня приходить в любое время, как в родной дом. Была глубокая ночь, на Казанском вокзале мне пришлось коротать время до первой электрички. Славу Богу, что не подошел ко мне милицейский патруль.
В Коломне, удивляясь моему виду, меня встретила Тоня, Костя был на работе. Обсуждая ситуацию, мы все пришли к выводу, что надо пытаться мне прописаться в родном доме. В дальнейшем я встречал Наташу на улице. Уверил ее, что мешать ей в устройстве личной жизни не буду. Мы определили в связи с этим наши дальнейшие отношения.
Понимая, что прописка облегчит мою дальнейшую жизнь, Наташа написала заявление о согласии и подписала все бланки. Однако во всех милицейских инстанциях, несмотря на семью в Москве и выписки из домовой книги о проживании по этому адресу с 1928 года, в прописке мне было категорически отказано.
Я записался на прием к секретарю Президиума Верховного Совета СССР М.П. Георгадзе. Из моего заявления было видно, кто я, откуда и что прошу.
Георгадзе тут же стал меня стыдить в том, что после «такого» преступления я прошу прописку в столице.
- И не думайте! И не мечтайте! Таких в столице прописывать нельзя! - повысил он голос. - Вам определили город Великие Луки, вот езжайте и живите там!.. Ступайте!
Торопливо уходя из приемной, я опасался, чтобы меня вновь не арестовали. С Наташей мы договорились, что приду в воскресенье, когда не будет ее мамы, а дома будет Таня. Нашей встрече Таня была рада. Беседовали мы долго...
Однажды вечером Наташа была одна, мы собирались окончательно решить наши взаимоотношения. Неожиданно вошел мужчина, по его поведению было видно, что он завсегдатай этой комнаты. После того как Наташа представила меня как мужа, разыгралась неприятная сцена.
Николай, так звали мужчину, стал грубо упрекать Наташу, не стесняясь в выражениях, в том, что она его обманула, говоря о своей одинокой жизни, когда у нее есть муж. Скандал разгорался. Я не вмешивался в ссору. Чувствовал себя непрошеным гостем, оделся и пошел к выходу. Николай вышел за мной, завязался разговор. Я успокоил Николая, сказал, что мною принято решение не связывать Наташу в ее выборе.
Появление Николая поставило окончательную точку в моих отношениях с Наташей. С этого дня я твердо решил не переступать порога когда-то родного дома.
Я помнил, где жили мои школьные друзья. Хотелось повидать их: живы ли? Хотелось поделиться с кем-то близким всем пережитым, выслушать советы.
В доме 26 на Петровке меня, как родного, встретили друзья по школе Лиза и Саша Галунины. Здесь они проживали с мамой в двухкомнатной квартире. Они предлагали обосноваться у них и хлопотать во всех инстанциях о восстановлении справедливости - ликвидации неправомерной статьи, примененной трибуналом.
На задворках Грохольского переулка, в старом двухэтажном доме, некогда ПРОЖИВАЛ с семьей мой школьный товарищ и однокашник по электротехническому училищу Анатолий Алферов. Последний раз я видел его в мае 1942 года, в те дни, когда мне вручали в Кремле орден Красного Знамени. Тогда Толя лежал в госпитале после тяжелого ранения. Наша встреча после двенадцати лет разлуки была теплой и радушной.
Анатолий сразу после войны руководил электрослужбой и узлом связи на автозаводе имени Сталина (ныне имени И.А. Лихачева). Его направили на партийную работу в ЦК ВКП(б), где он стал заведующим приемной ЦК. Жизнь в семье Анатолия не сложилась, по этой причине он уехал в Киев, где работал инженером-электриком. Буквально за пару дней до моего прихода он вернулся в Москву. Всю мою историю он выслушал внимательно
и с сожалением.
- Если бы я знал, когда работал в ЦК, где ты находишься, сделал бы все, чтобы ты был на свободе, чтобы все было по справедливости! Ты не представляешь, скольким людям я помог, будучи заведующим приемной ЦК! Тогда в моих руках были большие права и власть. Где же ты был раньше?
- Не мог я тогда знать почтовых адресов своих друзей, - с горечью констатировал я.
Из моих воспоминаний Толя обратил внимание на фамилию - Маресьев.
- Это тот, что в книге Бориса Полевого «Повесть о настоящем человеке»?
- Именно! Он самый, - подтвердил я.
- Я с ним часто встречался на приемах, - продолжал Толя. - Могу узнать его координаты! Человек он авторитетный, во многом сможет тебе помочь!
Так я встретился с Алексеем Маресьевым вновь. Он проживал с семьей на улице Горького, недалеко от моего дома. Его авторитет был огромен, работал он секретарем Комитета ветеранов войны.
Не могу сказать, что встреча наша была очень радушной. Встретились как знакомые. Совместное в прошлом пребывание в училище в одной летной группе, переплетение фронтовых дорог, общие боевые друзья и их судьбы, как мне показалось, воспринимались Маресьевым как само собой разумеющееся, не имеющее сейчас значения. Несмотря на то что мы часто встречались, Алексей не выказывал мне особого сочувствия и не предлагал своей помощи. Когда же я напрямую попросил его содействия в пересмотре моего дела, он отрубил:
- Занимался же этим трибунал, значит, все правильно, и я ничем не смогу помочь!
Мне показалось, что он беспокоился, как бы не запачкать свой авторитет. Наши отношения холодели, встречи стали редкими и вскоре прекратились.
Хорошо, что Маресьев сообщил мне несколько адресов наших однокашников по училищу. Оказалось, что Гриша Инякин, с которым я был в одной летной группе, встречался в годы войны, проживал совсем рядом, в Люберцах.
Семья Инякина - жена Шура, сын Саша и дочь Валя, дошкольного возраста, - была гостеприимной, веселой и дружной. Гриша привел меня в одну из трех комнат со словами:
- Вот, живи здесь сколько потребуется. Если будут нужны деньги, скажешь!
Гриша в звании полковника командовал истребительным авиаполком ПВО, дислоцировавшимся под Москвой. По утрам он отправлялся в полк, а я на московскую электричку, чтобы продолжить хождение по разным приемным. Я добивался пересмотра судимости и восстановления гражданских прав. К великому моему огорчению, результаты были неутешительны. Чаще всего ответ на мои заявления гласил: «Ваше заявление осталось без рассмотрения ввиду тяжести совершенного преступления».
Я огорчался, но снова и снова подавал заявления в различные инстанции. Активно хлопотал за меня и Гриша. Зная меня как боевого летчика, он написал официальные характеристики к моим заявлениям. Через штаб полка Инякин запросил архив Министерства обороны о моем участии в боевых действиях. Вскоре пришли соответствующие документы, справки о налете на истребителях разных типов.
Много сил и времени ушло на обивание порогов в Прокуратуре СССР, но все окончилось безрезультатно. Я подал все документы в Главную военную прокуратуру. Когда и здесь результаты оказались отрицательными, я добился записи на прием к заместителю Главного военного прокурора.
С волнением вошел я в кабинет генерала. Но и здесь я услышал упреки, ссылки на справедливость наказания и невозможность пересмотра дела. Когда генерал замолчал, я попросил разрешения изложить свое мнение.
Я глубоко сознаю свою вину! - начал я. - Срок наказания отбыл. Но прошу, товарищ генерал, обратить внимание на обстоятельства, приведшие к трагедии, и на статью, примененную трибуналом противоправно и не имеющую никакого отношения к составу преступления. Я не хочу и морально не могу носить такое пятно, коим запятнал меня трибунал.
Генерал слушал внимательно.
Сейчас посмотрим, - изрек он, раскрывая папку, и углубился в чтение документов.
Через некоторое время он удивленно констатировал:
Да-а! Здесь вы правы. Статья 136, часть первая, действительно неверно применена, так как не отражает состава вашего преступления... Ладно! Будем рассматривать!
Поблагодарив генерала, я вышел. В душе затеплилась надежда. Гриша и Шура Инякины радовались, что у меня появилась надежда. В эти дни, свободные от беготни по приемным, я разыскал и других своих школьных друзей: Зенту Ренеслац, Володю Николаева. Он уже стал полковником. По новому адресу, на улице Чайковского, я нашел семью Периных - с Всеволодом и его сестрой Леной я поддерживал дружеские связи с 1928 года. В Благовещенском переулке я разыскал братьев Раскиных - Виктора и Шуру, моих пионерских товарищей. Виктор был инженером в области ракетостроения. Шура стал писателем-сатириком. Жена Шуры - писательница Фрида Вигдорова - оказалась чудесной, доброй, гостеприимной женщиной. Очень забавной была их дочь Сашенька, похожая на Шуру.
На Малой Бронной, тоже по новому адресу, я встретился с Мусой Селимхановым, его сестрой Лилей и братом Эдиком. Муса до войны служил в армии в Эстонии. В первые дни войны он эвакуировался оттуда на самоходной барже. Ее потопили вражеские бомбардировщики, спастись удалось лишь единицам, в том числе и Мусе.
Муса познакомил меня с близким к их семье Рафаилом Капрэляном, летчиком-испытателем вертолетов в фирме конструктора М.Л. Миля. Впоследствии Капрэлян помог мне в устройстве на летную работу. Через полтора десятка лет я с радостью встретил весть о присвоении Рафаилу Ивановичу Капрэляну звания Героя Советского Союза. К этому времени он уже лет пять находился на пенсии.
Когда я вновь посетил Главную военную прокуратуру, дежурный по приемной подполковник, уже знакомый с материалами
дела, воскликнул:
- Ну Веселовский! Не везет же тебе! Все осталось без изменения. Генерал сказал: «Пусть остается как есть! Тем более он уже отбыл срок! Не время сейчас заниматься этой статьей».
Подполковник пояснил мне, что в Верховном Совете СССР рассматривался вопрос о борьбе с преступностью и за преступления по статье, которую применил ко мне трибунал, ужесточил наказание вплоть до высшей меры.
- Вот и решило наше начальство пока с этой твоей статьей не заниматься, - заключил он и добавил: - Правда на твоей стороне! Не отчаивайся! Подавай документы в Верховный суд.
Гриша и Шура Инякины также советовали это сделать. Через пару дней я прибыл в Верховный суд. Дежурный по приемной внимательно прочитал заявление и приложенные документы, сделал вывод, что вопрос должен решиться положительно.
- Правильно делаете, что добиваетесь пересмотра дела. С вами поступили несправедливо, - обнадежил он меня.

Назад Вверх Следующая

Подготовил к публикации Андрей Ревенко

Реклама