Глава 5. Женщина на войне
- Понимаете, оказались девчонки
очень упорные и ответственные в полетах. У нас ни разу не было
бомбометания не по цели – ни разу. А это бывало.
И работали. Да – были потери. Были… как говорится… кто-то сгорел,
кто-то упал, кого-то сбивали, кто-то возвращался… Понимаете, это –
нормальная боевая работа. И вот так мы прошли войну. И вот что
интересно – у женщин все-таки физической силы гораздо меньше, чем у
мужчин.
В.Д. - Духовной
больше…
- Да, обычно больше. А здесь нужна
была физическая. Вот представьте себе – «пешка» имела (по описанию
Петлякова) загрузку только в бомболюки 600 килограмм. Мы вешали
бомбы еще дополнительно, мы возили 1000 и 1200. При полной заправке
– представляете, какая тяжесть машина.
Я летала с тремя летчиками. И только одна – последняя, Осадзе, она
была очень сильная, маленькая такая, знаете, сильная – она могла
поднять одна хвост, а с первыми двумя – начинаем взлетать – «Иди,
будем ВЗЛЕТАТЬ»… С первой взлетали так (вот Нина у меня была):
отдавали полностью штурвал и упирались вдвоем. Потом она давала
левую ногу (обычно разворачивается влево самолет) и – давала газ. И
- вот этот штурвал рвется, кричит: «Держи, держи, держи!», потом
начинают рули работать, и я чувствую, как уже становится легче, и
уже подъемная сила, и – «Убирай!». Со второй – говорила: «Иди,
взлетать будем». Вместе… (смеется).
В.Д. - А у "пешки"
кабина узкая, там тяжело вперед вдвоем штурвал отдавать…
- Да, вот такая маленькая кабина.
Вы знаете – все наши куртки, которые мы носили, штурманы, они все
были – отсюда досюда разорваны со спины – потому или я сюда
проталкиваюсь, зацепляюсь; или я стою за пулеметом, здесь
бронеспинка, значит, тут все у меня рвется. Между бронеспинкой и
пулеметом – вот такой зазор (показывает сантиметров 40). И там же
очень тесно и очень неудобно. И здесь внизу у меня еще и прицел. И
вот так летали. И тем не менее летали.
Все это, конечно… Когда прилетели на Парад Победы – нам пригнали
самолет туда… А там же, в Монино, академия летная – узнали, что мы
будем облетывать машины – так они все летчики вылезли. Одни летчики
говорили, что мы будем биться на взлете, другие – на посадке, третьи
– еще чего-то. А те, кто с нами когда-то летал - стали заключать
пари, и приличные – что мы и взлетим и сядем. Ну так оно и
получилось. И единственное, что вечером… ну там, Дом офицеров… как
же на танцы не пойти – смешно даже, все-таки нам по 20 лет… Знаете,
я помню, я вошла в Дом офицеров – стоит кучка «академиков», как мы
их называли, и о чем-то там разговаривает, и один говорит: «Вот счас
мы спросим». Я не обратила внимание. А потом говорит: «Лейтенант,
можно Вас?» Интересно… «Да, - говорю – пожалуйста». «Что делает у
вас штурман на взлете?» Я говорю – «Как что?» «У вас каждый штурман
стоит рядом с летчиком»… Я говорю – «Хвост поднимаем». «Как? И вы –
так летали?» «Да». Была немая сцена, но я решила, что я все сказала
и ушла. Вы понимаете – это очень тяжело. А если несколько вылетов?
Один же оружейник не повесит бомбы… Повесить бомбы, укомплектовать,
если бой был, боекомплект БТ. Березина турельный, 12,7 калибр.
В.Д. - Тоже,
кстати, нелегкая штука…
- Знаете, это нелегкая штука. Вот
я вам скажу такую вещь. Перед вылетом всегда нужно было поставить
пулемет в рабочее положение – то есть его перезарядить, потом
вернуть все, поставить на предохранитель. И вот значит, я кричу
своему (да и все так) кричу своему технику: «Витька, иди, будем
перезаряжать». Значит, вдвоем ведь не влезешь. Открывается люк. Я
вишу на этой ручке, моего веса явно не хватает, (там усилие
перезаряжания 110, по-моему, килограмм). Я вишу, а он тянет меня за
ноги. До щелчка. Потом щелчок прошел, я кричу: «Все, хорошо, все,
мы, значит, перезарядили!» Перезарядили, я поставила ручку обратно,
поставила на предохранитель – все, закрыли – я полетела.
Воздушный бой. Ну, не бой – появились «фоккера». Пара зашла на наше
звено. Мы все стреляли. Стреляли, все такое… Потом сели. Когда сели,
прилетели – я говорю (там же вот такие большие гильзы), открывает
Витька, техник – я кричу: «Витя, осторожно, весь люк… сейчас на тебя
посыпется все…» Он открывает, они сыпятся, сыпятся… Я вылезаю. Он
говорит: «Люда. Когда ты перезаряжала пулемет в воздухе? Смотри –
целый патрон.» (Это нужно перезарядить было). И я вспомнила – что я
жму и ничего нет! И вы знаете – вот эти сто двадцать килограмм я вот
так (показывает – одной рукой) сделала. Я даже не помнила, я только
потом вспомнила… Вот – откуда сила? Вот как человек держится за
жизнь. Сколько я потом не пробовала… Мне потом Витька говорит: «Вот,
придуривалась как, а! Ишь ты – говорит – иди, будем перезаряжать! А
здесь – говорит – раз!» Ничего на земле не вышло. Я не знаю – это
состояние аффекта? Особое состояние, потому что иначе это не
назовешь. Это единственный раз, когда я, пролетав на «Петлякове»
столько времени, да смогла перезарядить пулемет, да не где-нибудь, а
в воздухе! Я говорю – я не помнила этого, я вспомнила только, когда
он мне сказал – «Ты что ж это придуриваешься?»
- Я вам сейчас расскажу случай.
Нас сбили, и у нас, в общем, машина была потеряна. А «пешки» делал
Казань. И вот мы в Казань прилетели, получать новую машину. Там в
Казани – вот где аэродром - мильон на мильон, как хочешь – так
взлетай, так взлетай, так взлетай… Поле большое, все… И вот говорят:
вот стоят машины (мы с техником прилетели) – выбирайте. ну, выбрал
там техник машину, мы взлетели ее облетывать. Взлетели, а после
второго разворота на «коробочке» - обрыв шатуна, разрушился мотор.
Ну, на этом-то аэродроме – сели! Подходит машина, этот… «козлик».
Выходят два инженера, правда вид замученный, серые – ну что,
господи, я понимаю. И смотрят – такая вот дыра, шатун вылетел. А я и
говорю – «Чего ж вы такие машины-то делаете, чуть не убились!». Этот
инженер на меня посмотрел, открыл дверцу и говорит: «Садись!» Я
села. Поехали. Мы подъехали… знаете, типа ангара – сборочный цех,
такой большой, ворота закрыты, а там идет сборка. Мы подъехали,
вышли, он открывает эту дверь, станки так и так стоят, посередине –
проход. В середине проходим: мальчишки – играют в чехарду. 12-13
лет. Около каждого станка – ящик, понимаете? Иначе он не достанет,
этот мальчишка. Дети, знаете, с такой вот шейкой, и тоже – голубые…
но они дети – и они играют в чехарду. Они перепугались, мордочки
такие… А он и говорит: «Вот сейчас на вашем самолете чуть не
разбился экипаж». Стоят, опустили головенки. И я заплакала. А он
говорит: «Видишь, кто делает тебе самолеты?» Я тут лихорадочно стала
вспоминать, у меня всегда… нам же давали шоколад, и у меня в
комбинезоне несколько плиток… Брала дощечки, связывала их с плитками
и так клала – ну мало ли, вынужденная… Я быстренько вытащила этот
шоколад. А их было человек шесть. Было у меня плитки три-четыре. Я,
значит, сопли распустила, даю первому, говорю: «Вот возьми, и
поделите со всеми». А он так смотрит и говорит: «А что это?» И вот
этим детям НАДО дать медаль «За трудовую доблесть» или как она там
называется, потому что они, их руками делали эти машины. И мы на них
летали. А их вот в свое время – забыли! А у них – детства не было!
Ну вот что он там – поиграл в чехарду, а может там не то, не так
соединил, но он же ребенок – ему 12-13 лет, от силы 14.
А там и спали-то в этом цеху – смотрю там навалены какие-то куртки,
чехлы…Он говорит: «А здесь они спят».
Я видела этих детей. И когда тут встал разговор… я не знаю,
приравняли ли этих детей, которые работали на оборонных заводах… Не
приравняли? Я читала где-то статью, что они сделали очень много, и
они должны быть приравнены к тем, кто работал в войну.
В войну мне больше всего жалко было детей. И дети какие-то были… ну
они придавлены грузом этой войны, вот этого недоедания. Я помню, мы
стояли тогда в Ельне, а Ельню только что взяли, все разрушено…
Знаете, появились первые беженцы, которые возвращались к своим
деревням – там деревень не было, ничего. И вот идет женщина, на
руках несет ребенка, двое за подол держатся. Приходит – там был ее
дом. Ну, техники у нас в основном были мужчины, часть
стрелков-радистов, - помогали вырывать землянки. Но пока еще дойдешь
до Ельни. Вы знаете, что было? Когда утром перед вылетом идешь в
столовую – вот, мы в землянках жили, вот – землянка, а здесь – было
какое-то поваленное дерево, и они, дети, как воробьи, сидят на этом
дереве. Никто никогда ничего не попросил – они молча сидят. У нас у
каждой были «свои» дети. Вот в столовой повар ругается – дескать
куда тащите хлеб, котлеты? А взяли, раз-два, в бумажечку завернули,
во что-то там… «Вот, сами ешьте!» Чай выпили, это все… И вот когда
каждая выходят – и встают только ее дети. И я однажды проследила –
двое у меня было, мальчик и девочка, она была помладше, а мальчику
было лет 5-6, он был уже глава семьи… Я отдала, значит – и они
пошли, я вижу, куда они идут… Вы знаете, они шли до землянки, они не
открыли эту бумажечку, ни крошечки оттуда не взяли. Вот, вы
понимаете, как… И когда мы похоронили там… у нас экипаж сбили как
раз, мы там похоронили… потом его перевезли в Ельню, а потом,
говорят, в Смоленск. Был командир звена. Мы когда уезжали, то Женя
Тимофеева, про которую я говорила, воевала она замкомандира полка –
у нее тоже муж погиб, двое детей с бабкой осталось. Представляете,
каково было ей воевать, когда она ходила в бой! И она, значит,
самому старшему, Коля это был (лет десять ему) сказала: «Ты будешь
нам писать, и, пожалуйста, ухаживайте за могилами». Коля каждый
месяц или две недели присылал такое дли-и-иное письмо: он там писал
«Здравствуйте…» перечислял всех. кто должны здравствовать. Потом
«…что мы, слава Богу, получаем хлеб…». Дальше была приписка
обязательная, это я запомнила: «А могилы ваши берегу, как глаз во
лбе!». И потом – длинный перечень, кто нам кланяется… Они были очень
ответственны, вот эти дети. Они рано повзрослели… «Могилы ваши
берегу, как глаз во лбе!». И он написал: «Приезжали из Ельни, и я
ходил вместе туда смотреть, где похоронили Люду, Аню и Лену». Там,
значит, смотрел, а потом прислал письмо, что там поставили доски с
именами…
И вот тогда детей этих было очень жалко. Ну, наверно, женщины
по-другому к детям немножко относятся… Там, весна, и женщина с
маленьким мальчишкой идет за этим… за плугом, в который женщина
впрягается. Вот мы говорим: «Господи, чего ж у них аэродром стоит,
стояла бы артиллерийская часть – дали бы им коней…» А тут ведь мы
ничего не можем, женщины же…
