Глава 4


4. Битва за крепость Ленинград

Эпицентр борьбы все больше смещается на север. 30 сентября 1941 нас посылают в Тырково, к югу от Луги, на северный сектор Восточного фронта. Мы летаем каждый день над районом Ленинграда, где армия начала наступление с запада и с юга. Географическое положение этого города, расположенного между Финским заливом и Ладожским озером, дает защитникам большие преимущества, поскольку возможных направлений для атаки очень немного. Некоторое время наступление идет медленно. Возникает впечатление, что мы просто топчемся на месте.

16 сентября лейтенант Стин вызывает нас на совещание. Он объясняет военную ситуацию и рассказывает нам, что одной из трудностей, сдерживающей дальнейшее наступление наших армий является присутствие русского флота, который курсирует вдоль побережья на определенном расстоянии от берега и вмешивается в ход сражений с помощью мощных морских орудий. Русский флот базируется в Кронштадте, на острове с тем же названием в Финском заливе. Это самая крупная военно-морская база СССР. Приблизительно в 20 км к востоку от Кронштадта находится Ленинград, к югу - порты Ораниенбаум и Петергоф. Вокруг этих двух городов, на полосе побережья длиной в 10 км скопились очень крупные силы противника. Нам приказано очень точно отметить позиции наших войск на картах, чтобы убедится в том, что мы способны узнать наш собственный передний край. Когда Стин придает другой поворот беседе, мы начинаем понимать, что именно эти концентрации войск будут нашими целями. Он возвращается к русскому флоту и объясняет, что наибольшую озабоченность вызывают два русских линейных корабля - "Марат" и Октябрьская революция". Оба этих судна имеют водоизмещение по 23000 тонн. В дополнение к ним, есть также четыре или пять крейсеров, а также ряд эсминцев. Корабли постоянно меняют свои позиции в соответствии с тем, какие сектора на материке требуют поддержки их опустошающим и точным огнем.

Тем не менее, линкоры, как правило, ходят взад-вперед только в глубоководном канале между Кронштадтом и Ленинградом. Наша эскадрилья только что получила приказы атаковать русский флот в Финском заливе. Для этой операции нельзя использовать обычные бомбардировщики и обычные авиабомбы, особенно в условиях сильного зенитного огня. Стин говорит нам, что ожидается прибытие тонных бомб, оснащенных специальными детонаторами. Бомбы с обычными детонаторами взорвутся без всякого эффекта на бронированной верхней палубе и хотя взрыв, несомненно, повредит надстройки, судно останется на плаву. Мы не можем ожидать, что прикончим двух этих левиафанов, если только не используем бомбы замедленного действия, которые пробьют палубу без детонации и взорвутся глубоко внизу в корпусе судна.

Несколько дней спустя в ненастную погоду мы внезапно получаем приказ атаковать линкор "Марат", ведущий огонь по нашим позициям, он только что был обнаружен самолетом-разведчиком. Погода испортилась вплоть до самого Красногвардейска в 30 км к югу от Ленинграда. Плотность облачного покрова над Финским заливом составляет семь десятых. Нижняя кромка находится на высоте 800 метров. Это будет означать полет через двухкилометровый слой облаков. Весь полк поднимается в воздух и берет курс на север. Сегодня у нас насчитывается 30 самолетов, согласно штатному расписанию мы должны иметь 80 машин, но цифры не всегда являются решающим фактором. К сожалению, тонные бомбы еще не прибыли. Поскольку наши одномоторные "Штуки" не могут летать вслепую, ведущий должен полагаться на помощь всего двух приборов: индикатора крена и датчика вертикальной скорости. Остальные держат строй, прижимаясь друг к другу так чтобы можно было видеть крыло соседа. Если лететь в густых, темных облаках, никогда нельзя держать интервал между концами крыльев больше чем 3-4 метра. Если он больше, то мы рискуем потерять соседа навсегда и протаранить идущий следом самолет. Эта мысль всегда вызывает ужас! При такой погоде безопасность всего полка в высочайшей степени зависит от того, как ведущий летит про приборам.

Спустившись на высоту 2 км мы оказываемся в густом облачном покрове, отдельные машины немного вышли из строя. Вот они снова подошли ближе. Земли по-прежнему не видно. Если судить по часам, то мы очень скоро будем над Финским заливом. Облачный покров становится немного тоньше. Ниже нас сверкает синева - это вода. Должно быть, мы приближаемся к нашей цели, но где же она точно находится? Невозможно сказать, потому что разрывы в облаках едва заметны. Облачный покров никак не может быть 7/10, только изредка этот густой суп растворяется и открывает отдельные просветы. Неожиданно через один из таких просветов я что-то вижу и тут же связываюсь со Стином по рации.

"Кениг 2 - Кенигу 1 ... отвечайте".
Он немедленно откликается:
"Кениг 1 - Кенигу 2, прием".
"Я вижу большое судно прямо под нами... кажется, Марат".

Мы продолжаем переговариваться, Стин снижается и устремляется в разрыв между облаками. Не договорив до конца, я также начинаю пикирование. За мной следует Клаус в другом штабном самолете. Сейчас я могу видеть судно. Конечно же, это "Марат". Усилием воли я подавляю волнение. Для того чтобы оценить ситуацию и принять решение у меня есть только несколько секунд. Именно мы должны нанести удар, поскольку крайне маловероятно, что все самолеты пройдут через окно. И разрыв в облаках и судно движутся. До тех пор пока мы находимся в облаках, зенитки могут наводиться только по слуху. Они не смогут точно прицелиться в нас. Что ж, очень хорошо: пикируем, сбрасываем бомбы и снова прячемся в облаках! Бомбы Стина уже в пути... промах. Я нажимаю на спуск бомбосбрасывателя... Мои бомбы взрываются на палубе. Как жаль что они всего лишь весом 500 кг! В тот же момент я вижу, как начинается огонь из зениток. Я не могу себе позволить наблюдать за этим долго, зенитки лают яростно. Вон там другие самолеты пикируют через разрыв в облаках. Советские зенитчики понимают, откуда появляются эти "проклятые пикировщики" и концентрируют огонь в этой точке. Мы используем облачный покров и поднявшись выше, скрываемся в нем. Тем не менее, позднее мы уже не можем покинуть этот район без всяких для себя последствий.

Как только мы прилетаем домой начинается игра в угадайку: какой ущерб был нанесен судну этим прямым попаданием? Военно-морские специалисты утверждают, что с бомбой такого калибра полного успеха достигнуть невозможно. С другой стороны, немногие оптимисты полагают, что это вполне реально. Как будто бы для того, чтобы подтвердить их мнение, в ходе нескольких последующих дней наши разведывательные самолеты, несмотря на самые тщательные поиски, не могут обнаружить "Марат".

В последующей операции после попадания моей бомбы крейсер тонет в считанные минуты.

После первой вылазки наша удача с погодой заканчивается. Вечное ярко-голубое небо и убийственный заградительный огонь. Ни на каком другом театре военных действий я не видел ничего похожего. По оценкам нашей разведки сотни зенитных пушек сконцентрированы на территории в 10 кв. км в районе цели. Разрывы снарядом образуют целые облака. Мы слышим не отдельные разрывы, а беспрестанно бушующий звук как гром аплодисментов в судный день. Зоны плотного огня начинаются как только мы пересекаем прибрежную полосу, которая все еще находится в руках у русских. Затем идут Ораниенбаум и Петергоф, их гавани сильно защищены. На открытой воде полно понтонов, барж, лодок и мелких судов, все они напичканы зенитными средствами. Для размещения своих зениток русские используют все пригодные для этого места. Например, для защиты от наших подводных лодок устье ленинградской гавани закрыто гигантскими стальными сетями, концы которых закреплены на бетонных блоках, возвышающихся над поверхностью воды. Зенитные пушки стреляют в нас даже с этих блоков.

Еще через десять километров мы видим остров Кронштадт с его огромной военно-морской гаванью и город с тем же названием. И гавань, и город хорошо укреплены и, помимо этого, на якорях в гавани и рядом с ней стоит весь русский Балтийский флот. И он также ведет по нам огонь. Мы летим на высоте между 3-4 км, это очень низко, но кроме всего прочего мы ведь хотим во что-то попасть? Пикируя на суда, мы используем воздушные тормоза, для того чтобы замедлить скорость. Это дает нам больше времени, чтобы обнаружить цель и скорректировать прицеливание. Чем тщательнее мы целимся, тем лучше результаты атаки, а все зависит от них. Но, уменьшая скорость пикирования, мы упрощаем задачу зениткам, особенно когда мы не можем подниматься достаточно быстро после атаки. Но, в отличие от других самолетов, идущих сзади, мы обычно не пытаемся набрать высоту после пикирования. Мы используем другую тактику и выходим их пикирования на низкой высоте у самой воды. Затем нам приходится совершать обширные маневры уклонения над занятой противником прибрежной полосой. Только после того, как мы оставили ее за собой, можно снова вздохнуть свободно.

Мы возвращаемся на наш аэродром в Тырково в состоянии транса и заполняем наши легкие воздухом, как будто выиграли право дышать. Эти дни очень напряженные. Во время наших прогулок Стин и я в основном молчим, каждый из нас пытается догадаться, о чем думает другой. Наша задача - уничтожить русский флот, так что мы не расположены обсуждать трудности. Споры были бы пустой тратой сил. Таковы наши приказы и мы повинуемся. В течение часа мы возвращаемся в палатку внутренне расслабленные и готовые утром вновь идти в этот ад.

Во время одной из этих прогулок со Стином я нарушаю обычное молчание и спрашиваю его с некоторым колебанием: "Как ты умудряешься быть таким хладнокровным и собранным?"

Он останавливается на мгновение, смотри на меня искоса и говорит: "Дорогой мой, не воображай себе, даже на секунду, что я всегда был таким. Я обязан этим безразличием тяжелым годам горького опыта. Знаешь, плохо, если находясь на службе ты не видишься со своими начальниками... и если они не оставляют разногласия для офицерских столовых и не могут забыть их, находясь на службе, это может стать сущим адом. Но самая закаленная сталь получается только на самом горячем огне. И если ты проходишь свой путь сам, не обязательно теряя при этом связь с друзьями, ты становишься сильнее". Длинная пауза. Я знаю теперь, почему он так хорошо меня понимает. Хотя я уверен, что мои замечания не будут очень "уставными", я говорю ему: "Когда я был кадетом, то пообещал себе, что если мне когда-нибудь доверят командовать, я никогда не буду поступать так как некоторые из моих начальников". Стин, помолчав немного, добавляет: "Есть и другие вещи, которые делают мужчиной. Мало кто из наших товарищей понимает это и способен понять мои серьезные взгляды на жизнь. Однажды я был помолвлен с девушкой, которую любил. Она умерла в тот день, когда мы должны были пожениться. Когда такое происходит с тобой, забыть это непросто".

Я молча возвращаюсь в палатку. Я потом долго думаю о Стине. Сейчас я понимаю его лучше, чем прежде. Я понимаю, как много значит на фронте такое взаимопонимание между людьми и тихие разговоры, придающие силы. Разговоры - не для солдата. Он выражает себя совсем иначе, чем гражданский. И поскольку война лишает человека претенциозности, вещи, которые говорит солдат, даже если он принимает форму клятвы или примитивной сентиментальности, всецело искренние и подлинные и поэтому лучше всей этой риторики штатских.

21 сентября на наш аэродром прибывают тонные бомбы. На следующее утро разведка сообщает, что "Марат" стоит у причала Кронштадтской гавани. Очевидно, они устраняют повреждения, полученные во время нашей атаки 16-го числа. Вот оно! Пришел день, когда я докажу свою способность летать! От разведчиков я получаю всю необходимую информацию о ветре и всем прочем от разведчиков. Затем я становлюсь глухим ко всему, что меня окружает. Если я долечу до цели, я не промахнусь! Я должен попасть! Мы взлетаем, поглощенные мыслями об атаке, под нами - тонные бомбы, которые должны сделать сегодня всю работу.

Ярко-синее небо, ни облачка. То же самое - над морем. Над узкой прибрежной полосой нас атакуют русские истребители, но они не могут помешать нам дойти до цели. Мы летим на высоте 3 км, огонь зениток смертоносен. С такой интенсивностью стрельбы можно ожидать попадания в любой момент. Дорль, Стин и я держимся на курсе. Мы говорим себе, что иван не стреляет по отдельным самолетам, он просто насыщает разрывами небо на определенной высоте. Другие пилоты полагают, что, меняя высоту и курс, они затрудняют работу зенитчиков. Один самолет даже сбросил бомбу за несколько минут до подхода к цели. Но наши два штабных самолета с синими носами идут прямо сквозь строй. Дикая неразбериха в воздухе над Кронштадтом, опасность столкновения велика. Мы все еще в нескольких милях от нашей цели, впереди я уже вижу "Марат", стоящий у причала в гавани. Орудия стреляют, рвутся снаряды, разрывы образуют маленькие кудрявые облачка, которые резвятся вокруг нас. Если бы все это не было так убийственно серьезно, можно было бы даже подумать что это воздушный карнавал. Я смотрю вниз, на "Марат". За ним стоит крейсер "Киров". Или это “Максим Горький”? Эти корабли еще не участвовали в обстрелах. То же самое было и в прошлый раз. Они не открывают по нам огонь до тех пор, пока мы не начинаем пикировать. Никогда наш полет сквозь заградительный огонь не казался таким медленным и неприятным. Будет ли Стин пользоваться сегодня воздушными тормозами или, столкнувшись с таки огнем, не будет их выпускать? Вот он входит в пике. Тормоза в выпущенном положении. Я следую за ним, бросая последний взгляд в его кабину. Его мрачное лицо сосредоточено. Мы идем вниз вместе. Угол пикирования должен быть около 70-80 градусов, я уже поймал "Марат" в прицел. Мы мчимся прямо к нему, постепенно он вырастает до гигантских размеров. Все его зенитные орудия направлены прямо на нас. Сейчас ничего не имеет значения, только наша цель, наше задание. Если мы достигнем цели, это спасет наших братье в по оружию на земле от этой бойни. Но что случилось? Самолет Стина вдруг оставляет меня далеко позади. Он пикирует гораздо быстрее. Может быть, он убрал воздушные тормоза, чтобы увеличить скорость? Я делаю то же самое. Я мчусь вдогонку за его самолетом. Я прямо у него на хвосте, двигаюсь гораздо быстрее и не могу погасить скорость. Прямо впереди я вижу искаженное ужасом лицо Лемана, бортового стрелка у Стина. Каждую секунду он ожидает, что я срежу хвост их самолета своим пропеллером и протараню их. Я увеличиваю угол пикирования. Теперь он наверняка почти 90 градусов. Я чудом проскакиваю мимо самолета Стина буквально на волосок. Предвещает ли это успех? Корабль точно в центре прицела. Мой Ю-87 держится на курсе стабильно, он не шелохнется ни на сантиметр. У меня возникает чувство, что промахнуться невозможно. Затем прямо перед собой я вижу "Марат", больший, чем жизнь. Матросы бегут по палубе, тащат боеприпасы. Я нажимаю на переключатель бомбосбрасывателя и тяну ручку на себя со всей силы. Смогу ли я еще выйти из пикирования? Я сомневаюсь в этом, потому что я пикирую без тормозов и высота, на которой я сбросил бомбу, не превышала 300 метров. Во время инструктажа командир сказал, что тонная бомба должна быть сброшена с высоты одного километра, поскольку именно на такую высоту полетят осколки и сброс бомбы на меньшей высоте означил бы возможную потерю самолета. Но сейчас я напрочь забыл это - я собираюсь поразить "Марат". Я тяну ручку на себя со всей силы. Ускорение слишком велико. Я ничего не вижу, перед глазами все чернеет, ощущение, которое я не никогда не испытывал прежде. Я должен выйти из пикирования, если вообще это можно сделать. Зрение еще не вернулось ко мне полностью, когда я слышу возглас Шарновски: "Взрыв!".

Я осматриваюсь. Мы летим над водой над водой на высоте всего 3-4 метров, с небольшим креном. Позади нас лежит Марат, облако дыма над ним поднимается на высоту полкилометра, очевидно, взорвались орудийные погреба.

"Мои поздравления, господин лейтенант!".

Шарновски - первый. Тут же в эфире начинается галдеж - поздравления сыпятся с других самолетов. Со всех сторон я слышу "Вот так зрелище!" Постой-ка! Неужели я узнаю голос командира полка? Я испытываю чувство возбуждения, как после успешного легкоатлетического соревнования. Затем я представляю, как будто всматриваюсь в глаза тысяч благодарных пехотинцев. Идем назад на низкой высоте по направлению к побережью.

"Два русских истребителя", рапортует Шарновски.
"Где они?"
"Преследуют нас. Они летят над своим флотом прямо в разрывах зенитных снарядов. Сейчас их свои же и собьют".

Это многословие и, помимо прочего, волнение в голосе Шарновски - нечто новое для меня. Этого никогда с ним раньше не случалось. Мы летим вровень с бетонными блоками, на которых установлены зенитные орудия. Мы можем снести артиллерийскую прислугу в море своими крыльями. Они продолжают стрелять в наших товарищей, атакующих другие корабли. На мгновение все заволакивает колонна дыма от сраженного "Марата". Грохот там, у поверхности воды должно быть ужасный, потому что зенитчики замечают мой самолет только когда он ревет прямо над их головами. Затем они разворачивают свои орудия и стреляют мне вдогонку, не обращая внимания на основный строй, летящий выше. Удача меня не покинула. Тут все полно зенитками, воздух насыщен шрапнелью. Сейчас пересекаю прибрежную полосу. Эта узкая полоса - опасное место. Я не набираю высоту, потому что не смогу сделать это достаточно быстро. Поэтому я остаюсь внизу и пролетаю над самыми головами русских. Они в панике бросаются на землю. Затем Шарновски вдруг кричит: "Рата" заходит сзади!"

Я оглядываюсь и вижу русский истребитель в 100 метрах за нами.

"Шарновски, стреляй!" Шарновски не издает ни звука. Иван проносится мимо на расстоянии всего несколько сантиметров. Я пытаюсь маневрировать. "Ты что, Шарновски, с ума сошел? Огонь! Я тебя под арест посажу!", кричу я на него. Шарновски не стреляет. Потом говорит медленно: "Я не стреляю, господин лейтенант, потому что вижу, как сзади приближается "Мессершмитт" и если я открою огонь по "Рате", то могу в него случайно попасть". Это закрывает тему, как ее понимает Шарновски, но меня пробивает пот. Трассеры проходят справа и слева. Я раскачиваю машину из стороны в сторону как сумасшедший.

"Можете обернуться. "Ме" сбил эту "Рату." Я накреняю самолет и смотрю назад. Мимо нас проходит "Мессершмитт".

"Шарновски, будет большим удовольствием подтвердить сбитого для нашего пилота". Он не отвечает. Скорее всего, обиделся на то, что я не доверился раньше его суждениям. Я знаю его, он будет сидеть там и дуться, пока мы не приземлимся. Сколько вылетов мы совершили вместе когда он не размыкал губ все время пока мы находились в воздухе.

После приземления все экипажи выстроены перед штабной палаткой. Стин говорит нам, что командир полка уже звонил и поздравил третью эскадрилью с успехом. Он лично видел впечатляющий взрыв. Стину приказано доложить имя офицера, который нанес решающий удар для того чтобы рекомендовать его к Рыцарскому Кресту Железного креста.

Посмотрев на меня, он говорит: "Прости мне, я сказал коммодору, что настолько горд всей эскадрильей, что предпочел бы наградить за этот успех всех подряд".

В палатке он пожимает мне руку. "Больше в депешах об этом линкоре не прочитаешь", говорит он с мальчишеским смехом.

Звонит командир полка. "Сегодня для третьей день тонущих кораблей. Вылетайте немедленно для еще одной атаки на "Киров", стоящий на якоре позади обломков "Марата". Успешной охоты!" Фотографии, снятые самым последним самолетом показывают, что Марат разломился надвое. Это видно на фотографии, которая сделана после того, как огромное облако дыма стало рассеиваться. Снова звонит телефон: "Стин, не разглядели, куда упала моя бомба? Я не видел, и Пекрун тоже".

"Она упала в море, господин полковник, за несколько минут до атаки".

Мы, молодежь, сидящая в палатке, с трудом сохраняем невозмутимые лица. Короткий треск в трубке и это все. Мы не виним нашего полковника, который по возрасту годится нам в отцы, вероятно, он занервничал и преждевременно нажал переключатель бомбосбрасывателя. Он заслуживает всяческих похвал за то, что сам летает с нами в такие трудные миссии. Между пятидесятилетними и двадцатипятилетними пилотами - большая разница. Это особенно верно для тех, кто летает на пикирующих бомбардировщиках.

Мы снова готовимся к атаке на "Киров". Стин попал в небольшую аварию, когда рулил по земле после первого вылета: одно колесо въехало в воронку, его самолет повредил пропеллер. 7-я эскадрилья обеспечивает нас заменой, но Стин снова наталкивается на препятствие и этот самолет также выходит из строя. Замены нет, все самолеты участвуют в вылете. Никто из штаба не летает кроме меня самого. Стин вылезает из самолета и карабкается ко мне на крыло.

"Я знаю, ты будешь зол на меня, что я взял твой самолет, но поскольку я командир, то должен лететь с эскадрильей. На этот вылет я возьму с собой твоего Шарновски".

Раздосадованный и сердитый я иду к мастерским и какое-то время занимаюсь работой в качестве офицера-инженера. Через полтора часа эскадрилья возвращается. “Единица”, штабной самолет с синим носом, мой самолет, отсутствует. Я предполагаю, что командир сделал вынужденную посадку на нашей стороне фронта.

Как только все мои коллеги приземлились, я спрашиваю, что случилось с командиром. Никто не дает мне прямого ответа, пока один из них не говорит: "Стин спикировал на "Киров" и получил прямое попадание на высоте два с половиной - три километра. Зенитный снаряд повредил хвост и самолет потерял управление. Я видел, как он пытается направить свой самолет прямо на крейсер, работая элеронами, но промахнулся и упал в море. Взрыв его тонной бомбы нанес "Кирову" серьезные повреждения.

Потеря нашего командира и моего верного капрала Шарновски, тяжелый удар по всему эскадрону, становится трагическим пиком сегодняшнего в других отношениях успешного дня. Этот отличный парень Шарновски погиб! Стин погиб! Оба были в своем роде образцовыми солдатами и никто не сможет их заменить. Им повезло, и они погибли в тот момент, когда были еще убеждены, что после всех этих страданий Германия и вся Европа обретут свободу.

Старший капитан из штаба временно принимает на себя командование эскадрильей. Я выбираю в качестве своего бортового стрелка рядового первого класса Хеншеля. Он был послан к нам из резерва в Граце, где летал со мной на тренировках. Время от времени я беру с собой и других, сначала нашего финансиста, потом офицера разведки. Но никто из них особенно не позаботился бы о моей жизни. Затем я стал брать с собой Хеншеля постоянно, и он был переведен к нам в штаб. Он всегда впадает я ярость, если я не беру его с собой, и кто-то другой летит вместо него. Он ревнует меня как маленькая девочка.

Мы совершаем боевые вылеты над Финским заливом до конца сентября и нам удается потопить еще один крейсер. Нам не везет со вторым линкором, "Октябрьской революцией". Он поврежден бомбами меньшего калибра, но не очень серьезно. Когда нам удается во время одного из налетов добиться попадания тонной бомбой, она не взрывается. Несмотря на самое серьезное расследование, нам не удается определить, что с ней случилось. Так что Советам удается сохранить один линкор.

В ленинградском секторе устанавливается затишье, а мы нужны на ключевом направлении. Участь пехоты мы облегчили, русские позиции вдоль побережья рассечены надвое и блокада города установлена. Но Ленинград не пал, поскольку защитники удержали Ладожское озеро и тем самым сохранили магистраль, по которой шло снабжение крепости.

Назад Следующая


Реклама