Глава 8. После войны
- 4 июня уже 10 экипажей из нашего
полка получили приказ следовать в Москву, на аэродром Монино, в том
числе и наш экипаж. Мы уже знали, что нас отобрали для участия в
большом параде, посвященном победе. Летели мы на Ли-2, уже на
аэродроме должны были получить новые самолеты и их облетать.
На парад собрали огромное количество самолетов. Но – 24 июня был
сильный дождь, низкая облачность, и вылет был отменен. От нашего
фронта все «пешки» Сандалов выбирал. Потом были истребители, они
стояли… тогда был аэродром в Измайлове. А мы стояли в Монино. И
кольцо у нас было от Монино до Ногинска, до Орехово-Зуева,
выстраивалась колонна. Впереди шли истребители, за ними шли «пешки».
Истребители были «яки» и «лавочкины», не знаю, были ли «миги».
Командовать парадом воздушным должен был маршал авиации Ковалев… Ну,
мы принимали участие в смотре перед парадом, он в Тушино проходил.
Техник наш, Витя, любил съездить в
Москву, пофорсить перед девушками. Но он же техник, романтики
никакой! Он приходил ко мне всегда за погонами, потому что он хотел
желтые погоны (ну, летный состав). И когда он ехал из Монино в
Москву, он всегда ко мне приходил и говорил: «Люда, дай твои
погоны!». Я говорю – «Мог бы уже купить!».
Вот, желтые погоны были – летный состав, а технический – белые,
серебренные. Вот у него были белые погоны. И медали – «За боевые
заслуги» там, еще что там… И вот он начистит эти медали, возьмет мои
погоны, и, значит, поехал в Москву. Дальше самое интересное – его
там кто-то из наших встретил, и говорит: «Ой, Витя, какой же ты
орденоносец!». «И не говори! Старушки удивляются, мальчишки считают,
а военные смеются»…
На будущее – когда будет кто-то козырять, «дескать, я участник
парада Победы!» - спросите удостоверение «За победу над Германией».
Вот видите, мое – красная книжечка. Как бы он ни говорил, что бы он
ни говорил – таких вот было отпечатано столько, сколько было
участников Парада Победы. Все. А остальные получили белые такие
удостоверения.
В.Д. - А как вы
«пешки» гоняли в Югославию?
- Сандалов из двух дивизий
сформировал 60 экипажей, которые должны были участвовать в параде. И
вот после парада нам сразу дали Ли-2, потому что наши самолеты мы
оставили здесь, а там получили новенькие, со стоянки…
А я там в кабину заглянула, а там – мышонок. Я оттуда кубарем,
кричу: «Петька! Там в кабине мышь. Пока ты ее не поймаешь, я в
кабину ни ногой». «Я что у тебя, котом работаю?» (смеется). Но потом
он все-таки его поймал…и повесил на штуцер у мотора, и написал –
«Так будет с каждым агрессором, который покусится на наш самолет!»
Ну вот, после парада мы прилетели в Казань. В Казани аэродром забит.
60 машин мы гнали из Казани своим ходом в Белград, аэродром Земун
(он главный аэродром Белграда), Белград на другой стороне Дуная -
там еще не было мостов, только понтоны…
Полетный лист на
перегон Пе-2 в Белград
Это был июль 45-го. Мы
получили, облетали машины, и летели так: в Казани мы взлетали, в
Воронеже садились. Там БАО, который обслуживал, сказал, что они нам
дадут гостиницу – дом, разбит вот так, пополам, вдоль. Я сказала: «В
этой гостинице сам живи!». Еще и деньги какие-то с нас взять хотели…
Воронеж, потом еще где-то садились, потом во Львове, а потом уже
летели до Земуна. И у нас был аэродром запаса Ара, румынский город…
Карпаты мы перевалили, ну мало ли там, мотор забарахлит… Улетали из
Львова, позавтракали, Ирка говорит: «Черт его знает, накормят там
али нет, давай хоть хлебушка с собой возьмем!» Мы взяли хлеба, нам
еще какой-то колбасы дали, нам уже все равно, будут там кормить, в
этой Югославии или нет. Ну, нас, конечно, там приняли хорошо.
И вот мы прилетели туда. И, самое интересное – летчики югославы
подошли. «Это – Петляков?» «Да». «Мы на них летать не будем». Машина
строгая, а они не имели большого опыта.
Аэродром пустой был. Ну, 60 самолетов, аэродром сразу заполнился. А
там ангар был. И закрыты ворота. А наверху написано: «Живело Титово
воздухоплавство!» Какое же это, думаем, Титово воздухоплавство? И
вдруг открываются ворота ангара и оттуда – чух-чух-чух, древний
какой-то бипланчик типа У-2 выезжает. Мы в ангар заглянули, а там
больше нет ничего, пусто (смеется)!
По каким-то аэродромам мы там самолеты разгоняли, куда пять, куда
три, и поэтому я побывала на Адриатике. Мы там у свиней украли две
дыни (пастух там свиней пас). Мы идем – а такие дыни, так пахнут!, а
он режет и дает им… Ну мы потихоньку спихнули дыни в кювет, а потом
подобрали…
Назад мы летели на Ли-2, и Ирка в Киеве на несколько дней сошла (у
нее там сестра была). А потом зайцем добиралась до Москвы, потому
что все же мы без денег были!
Ну, и отправились мы дальше служить. Полк наш базировался в
Паневежисе, это Литва.
В.Д. - А как
местные в Прибалтике относились? Зеленые братья?
- Мы в Литве много стояли. Груджай
– это Литва.
Знаете, местные относились к нам плохо... Вы знаете, такого
пренебрежения к местным, как у нашего офицерства и их жен, я никогда
не встречала, это было ужасно. Они их не считали… это, знаете,
фанаберия от глупости и от бескультурья. Когда мы в 45-м прилетели в
Литву, я походила и думаю – «Первое – это мне надо выучить литовский
язык». И тех, кто выучил (они же слышат по произношению все равно,
что я не литовка) – знаете, уважали. Я выучилась говорить хорошо
по-литовски, и торговалась, и ходила в гимназию (там в гимназии были
курсы, английский язык на литовском языке), я туда ходила,
английский учила… И больше того – начались эти зеленые братья. А у
меня муж – охотник. И у нас летчики так ходили на охоту, там леса
богатые. Они ходили на охоту, несколько раз встречались с ними. И
они видели – летчик, «Иди, уходи отсюда. Тебе здесь делать нечего».
Никогда не трогали. НКВДшников тут же стреляли.
А один раз и я встретила этих «братьев». Как-то я задержалась на
аэродроме, и возвращалась в город вечером уже (там километра три
было), туман там… И вдруг – на повороте тропинки стоят трое. С
автоматами. Я сразу вся обмерла. А что делать – бежать? Подстрелят.
Ну и пошла к ним. Ноги трясутся, иду. «Стой!» - говорят. «Летчик?».
«Да». Стоят, молчат. Долго, очень долго… Потом пожилой говорит:
«Иди. И не ходи больше поздно, будь осторожна». Я отошла подальше –
да как побегу! До самой квартиры бежала, потом весь вечер Ирка меня
пытала – что случилось. А я же сама виновата, нечего задерживаться –
вот и молчу…
А во время войны – как
освободителей не встречали, не видала. Старались не общаться.
Укатали нам аэродромчик, мы заняли дом какого-то помещика (его не
было). Где мой муж был – там помещица еще осталась. Она так пришла,
она по-русски хорошо говорила, пришла к командиру полка (Николаев
тогда еще был, его над Ригой убили), сказала: «Вот, полковник, у
меня там десять или двенадцать человек работают из России. У меня
стоит урожай. Дай мне собрать урожай, пусть они соберут, забирай
урожай, а потом пусть едут домой». По-моему, резонно. Но командир
мог тут же и расстрелять. В пехоте, может, так и было. У них больше
зла было, они ближе видели этого врага.
А мы летаем – а с полей убирают картошку, аккуратно… Потом она
пришла, сказала: «Приходите, заберите. Вот ваши люди». Но люди не
жаловались. А потом она уехала. Сначала в Паневежис, а потом куда-то
еще.
А вот эти братья – это мы сами
сильно виноваты. Вот мы когда после парада Победы прилетели в
Паневежис, Осадзе мне говорит: «Пошли искать квартиру, потому что в
доме техники живут, тесно». Мы пришли в Паневежис, ходили по улицам,
зашли и спросили. Они сказали: «Вот, пожалуйста, вот там наверху
комната большая, посмотрите». Ну, мы спросили – а сколько мы будем
платить. А хозяин у нас, похоже, русский был, он был Степанавичюс, и
говорил по-русски прекрасно (это из белой эмиграции человек). И вот
как-то Володя пива принес, они сидели, разговаривали. И вот хозяин
так пива выпил, сидит, коробку спичек по столу катает и говорит
задумчиво, но с достоинством: «Да… Маленькая, но самостоятельная».
И вокруг литовцы, которые были – они все ко мне хорошо относились. А
вы знаете, как было стыдно – вот 46 год, когда стали литовцев
вывозить в Сибирь. Ночью (а мы жили недалеко от вокзала) мимо идут
машины, стоит вой, крик, утром думаю: «Господи, как я выйду, как я
посмотрю… кого брали, моих соседей… как я посмотрю…» Они ничего не
говорили. Я здоровалась первой, они отвечали. Вы представляете,
какое чувство… Плач, крик, «Студебеккеры» гудят, целую ночь – это
кошмар. Утром идешь на полеты, думаешь, только бы в глаза встречному
не смотреть.
А когда стали вывозить, случалось, и на улице стреляли – не при
попытке к бегству, а просто… А потом и они стали так же стрелять.
Вот вышли люди из кино – стрельба на улице. Это уже партизанская
была война. Нашу партизанскую победить не смогли, и там тоже… Это
тоже партизаны, никакие они не бандиты. Закончилась она фактически
году в 65-м (мы в Кретингу приехали, у нас там экипаж погиб), не
такая уже активная, конечно… Но там такие леса, да и морем снабжали.
И секретарь горкома как раз и сказал, что вот совсем недавно
последних… и то, по-моему, их не взяли, а они ушли на шлюпках.
Я в 47-м году… Я ведь до 47-го
года летала. Папа погиб, осталась мама, у нее брат – надо ж как-то
помогать, надо думать было. У меня отец погиб под Вязьмой, в 41-м…
Ходила, думала, может найду… Да там такие братские могилы…
Я в 47-м году (я уже вышла замуж) я приехала в Москву, приехала к
маме, откуда я уходила. Я приехала, мне знаете, что первым сказали?
«Вы на фронт пошли добровольно? Вас никто не призывал. И вы потеряли
право проживания в Москве.» Вот это первое «по морде» я получила в
47-м году. И знаете, что меня спасло? Я должна была ходить по
каким-то чужим этим людям, потому что если бы меня взяли, меня бы
выслали неизвестно куда. А потом наша замполит, которая была в полку
(бездельница и вообще дура-дурой) – она была добрая баба. И мне
кто-то из наших, кто уже вернулся… Потому что я и еще одна штурман,
ей тоже так сказали… Но та уехала к мужу. А я никуда не уехала. Я
сказала – «я приехала домой!» И сказали, что вот эта наша замполитша
в ЦК партии какую-то должность занимает. Ну не было выхода. Я думала
– я приду туда, в это бюро пропусков, и скажу – «вот Марья Борисовна
Абрамова…» Если они мне скажут телефон – хорошо, а если начнут
допытываться, кто и что, то я пойму, что она там ни черта… никакого
веса не имеет. И я говорю: «Мне нужно Марью Борисовну…» Мне сказали:
«Минуточку… Подождите. Кто вы?» Я сказала. «Ну вот мы вам пропуск
выписываем, пройдите, вас проводят!» Думаю: «Умереть-уснуть!» А она
была в это время, в 47-м году, она приехала и стала замотдела
агитации ЦК КПСС. Я туда приперлась, и рассказала все. А секретарем
была Московской организации эта… Фурцева, ее приятельница. И она
сказала: «Пойдем к Кате!» А кто такая Катя, я не знала – честно
говорю. Ну, пойдем к Кате – пойдем к Кате. Ну приходим. И она
говорит: «Вот как это так, Катя, вот у меня в полку воевала, вот...»
Та разозлилась, куда-то позвонила и сказала (какие спросила данные,
где я живу): «Никуда не ходи! Эти сволочи придут к тебе сами,
возьмут документы и должны принести! Если не принесут – позвонишь
мне!» Точно так и было. И скажите – если это было мое правое дело,
то почему же нужно было… И вы думаете – я одна так? Так же хотели
поступить… Толя… как же его фамилия… Он был в свое время командиром
полка, где служила «Нормандия-Неман», они нас тоже прикрывали. И
значит, я его встретила в комитете ветеранов, пришла, рассказала
ему… «Ты знаешь, говорит, а мне тоже сказали!» А он – Герой! «Мне
тоже сказали, что я не имею права здесь жить». Но ему проще. «Когда
мы брали Прагу, меня сделали почетным гражданином Праги. И я им
сказал: «Привет, я почетный гражданин Праги, и мне ваша Москва не
нужна». Они меня тут же прописали».
