Интервью с К.Г.Голицыной

Главная >> История >> Интервью с К.Г.Галицыной

 

 

Интервью Олега Корытова и Константина Чиркина с

Кирой Георгиевной Галицыной

дочерью командира 7-го (14-го гвардейского) истребительного авиаполка Галицына Георгия Михайловича

Лит. Обработка И.Жидова
Набор текста С.Спиридонова

– Пожалуйста, расскажите о себе.

Я, Галицына Кира Георгиевна. Это моя девичья фамилия. Я представитель рода Галицыных. Моя двоюродная тетушка, Валентина Георгиевна Галицына живет в Ленинграде. Она тоже выходила замуж, сын есть, но она тоже носит фамилию Галицына.
Откуда фамилия Галицына пошла, я точно не знаю. Читала, что после отмены крепостного права, бывшие крепостные получили фамилии своих господ. И я предполагаю, что оттуда и пошла наша фамилия – Галицыны.

– То есть на княжеский род Голицыных Вы не претендуете?

Не претендую.
Мой папа родился в Псковской области, в Порховском районе, в одном километре от Строгановых, в Волышево. Его мама работала на скотном дворе и делала господам свежий творог, масло и т. д. Она была латышка, и родом из Латвии. Ее девичья фамилия была Лайвень. Окончила школу молочного хозяйства в Петербурге. Сам граф ее послал учится. И до замужества она жила в Волышево. Она вышла замуж за моего деда Галицына Михаила Дмитриевича, и жила в Максаковом Бору. Там в 1907 году 5 ноября родился мой отец, Галицын Георгий Михайлович. Дед мой был самоучка, не учился ни одного года в школе. Его семья была очень бедная, и его отдали в услужение купцу. И так как он был очень честный, хорошо исполнял свои обязанности, то купец повысил его до звания приказчика. Купец был бездетным, и умирая, оставил ему в наследство немного денег. И на эти деньги дедушка купил полдома, женился, купил восемь гектар земли и стал крестьянствовать. С 1907 года по 1914 год у него родилось четверо детей. Самый старший был мой папа, его назвали в честь брата дедушки.
Дед в Советское время вступил в колхоз, отдал туда всю скотину и другое имущество. Работал завхозом. Умер он в 1938 году от рака желудка. А его жена, моя бабушка, Мария Андреевна, прожила почти девяносто семь лет. Ее отец был старшим егерем у последнего графа Строганова. Он умер в возрасте ста четырех лет. Прошел в этот день восемнадцать километров, ехал к брату в Петербург и умер в дороге, как бы пропал без вести. Потом узнали… Он умер от старости…
Вот такая короткая предыстория папиной семьи.
Моя мама тоже в большой семье родилась. Мой дедушка умер рано… Он был фельдшером, здесь, в «Красных казармах». Там стояли артиллерийские части. Прадед, когда вышел в отставку, стал работать тоже фельдшером в Гатчинском дворце. Это, наверное, было в конце 90-х годов XIX века. У него была большая семья: восемь сыновей и две дочери.
Когда они жили в Петербурге, бабушкин брат познакомил ее с маминым отцом, Григорием Тимофеевичем Тимофеевым. И вот, в 1889 году бабушка вышла замуж за дедушку. Дедушка работал оружейным мастером во дворце. Он проработал в Гатчинском дворце, с 1887 года по 1931 год.
У него тоже была большая семья. У него было восемь дочерей и два сына. Вот моя мама была, Евдокия Григорьевна Галицына. Она была третья от конца.
При Советской власти вся эта семья большая жила во дворце – семьям дворцовых служащих были даны номера в левом крыле Гатчинского большого дворца. Моя мама родилась в конюшенных зданиях, около Балтийского вокзала в Гатчина. Так как семья была большая, то они занимали два номера. Дед проработал тридцать один год, вышел в отставку, и ему дали квартиру в Гатчина, около Варшавского вокзала, прямо на площади.
В начале 20-х годов была безработица в Гатчина, и мама со своими сестрами вынуждены были работать на самых разных работах. В парке они пололи дорожки, и сухостой там рубили и пилили, и на железной дороге работала. В конце концов, хоть она и не была членом профсоюза (тогда только членов профсоюза брали на работу), ей удалось устроиться в летную часть, в 1-ю авиабригаду, в столовую, буфетчицей. Это была большая удача. Работать совершенно негде было. Она там проработала много лет. И вот, в 1930 году, появился молодой, красивый летчик. Мама рассказывала, что у нее сразу «екнуло» сердце. И он стал посматривать на нее. Так первая любовь зародилась, они познакомились поближе. Но не сразу поженились. Папа три раза делал ей предложение, она отказывала, потому что она содержала семью, и если бы ушла из семьи, то родным не на что было существовать. А дед, мамин отец, стал уже плохо чувствовать, в 1931 году вышел в отставку, и через год он умер от рака желудка.
Молодые вначале поселились на улице Чкалова, тогда она Бомбардирская называлась. А потом папе дали комнату в одном из бывших военных домов около Коннетабля. Там я в 1932 году родилась.
В нашей семье многое связано с Валерием Павловичем Чкаловым. Когда мама поступила работать в воинскую часть, то Валерий Павлович снимал у маминых родителей комнату. Там было два номера, по две комнаты. И вот, одну комнату сдавали ему. Он каждое воскресенье ездил к жене в Ленинград, где родился ребенок Игорь, старший сын Чкалова.
Когда мой отец окончил летную школу в Каче и прибыл сюда, он еще застал Чкалова. И направление в истребительную авиацию давал ему Чкалов. Экзаменовал его.
Мама встречалась с Чкаловым до войны, случайно ехали они из Кисловодска, из курорта в одном поезде.

– Как Ваши родители отзывались о Чкалове?

Моя мама отзывалась очень хорошо. В Оренбурге, будучи в эвакуации, она встречалась с летчиком, который служил здесь в полку в Гатчина, еще до того как мой отец сюда прибыл. И, ну я девчонкой была, глупая была, даже фамилию не запомнила.

– Может быть, Вы знаете, на каких самолетах тогда Ваш отец летал?

Я Вам попозже покажу его летную тетрадь. И там написано по годам, сколько налетано, на каких самолетах… Я не хочу вам врать...
А вот эта летная тетрадь… Это его рукой написано. И во время войны он в письмах просил, что бы эту тетрадь сохранили. Потому что, писал он в письме, в полку документы потерялись. Здесь записано сколько налетано до периода Финской войны. Где-то у меня есть еще листочки, там записано тоже его рукой, карандашом, сколько налетано уже к 1940 году. Вот это его фронтовые письма…

– Где стоял в это время полк? Вы не помните?

На Красноармейском проспекте, есть здание водоканала. Против него здание, в котором находился штаб, Там же находилась и столовая, в которой мама работала. Там доска мемориальная, с текстом, что там жил Чкалов. А Чкалов жил не там, а у маминых родителей во дворце. Я об этом уже как-то рассказывала на встрече в Гатчинской центральной библиотеке.

– А аэродром-то где находился?

Аэродром, где сейчас находится бывшее «военное поле». В период освоения военной авиации все полеты производились на Гатчинском аэродроме.

– Первым начальником этого поля, то есть этой школы Гатчинской был Борейко. Он был еще при царской авиации…

Я знаю только те времена, когда мама работала… Это конец 20-х годов и начало 30-х годов, тогда командиром этой, как это, авиабригады, был Василий Чекалов. Не Чкалов, а Чекалов.
Когда мои родители здесь жили, вышла такая, неприятная история с папиной родней. Я еще была грудным ребенком, это мне рассказывали… В 1932 году папа поехал в отпуск, в деревню к родителям. Там оставалась его незамужняя младшая сестра Александра. И у нее возник конфликт с кавалером. Она ему дала отставку. Тот пригрозил, что гадость сделает. И он сделал. Папа взял эту Шуру и привез сюда. Здесь в Гатчинском парке она познакомилась с авиационным инженером, вышла за него замуж, больше в деревню она не вернулась. А этот ее кавалер, прибалтиец по национальности или латыш, или эстонец, я точно не знаю. Он написал, что папин отец занимался до революции торговлей. Ну, и здесь стали разбираться, как это – командир, а дед у него в прошлом эксплуататор. И папе вынесли выговор по партийной линии.

– За то, что скрыл?

Да он не скрывал, он просто даже не думал… А даже не сам дед, а его мать, моя прабабушка, Мария Петровна занималась мелкой торговлей в деревне – мыло, спички, сахар. Вот такие товары. А ему некогда было торговлей заниматься – надо было землю обрабатывать, семью кормить.
Но все равно, вроде как отец скрыл, понимаете. А ему даже в голову не приходило писать в анкете, что дед мелкий лавочник.
Через несколько месяцев, в кладовой, где дедушка работал, произошел пожар. Деда хотели арестовать, и Соловки грозили. Папа опять поехал разбираться туда. Пока он там разбирался с милицией, деда лишили избирательных прав, но в защиту вступились поселяне, деревенские жители. Его не стали ни судить, ничего не сделали. А этот подонок взял, прислал опять сюда в полк письмо подметное. Наверно это он поджог устроил, вот этот кавалер тети Шуры…
Папе – второй выговор, и перевели из действующей армии в военную школу летчиков, в город Энгельс. В 1933 году мы переехали из Гатчина в город Энгельс.

Г.М.Галицын во время обучения в военной школе летчиков. Севастополь, Кача, 1928 г.

– Он был в истребительной авиации?

Он все время был в истребительной авиации.

– Вроде бы в Энгельсе бомбардировочная школа была?

Тогда была, и в годы войны была истребительная школа.

– Как она называлась тогда? Вы не знаете?

Вы знаете что, здесь сохранились газеты тех времен… Школа называлась, я помню с детства, «часть Горшкова». Фамилия была Горшков.
А в 1936 году папу за подготовку летчика наградили первым орденом Красной звезды и послали делегатом на XVII съезд.
Есть карточки и там написано: «Делегату XVII съезда ВКП(б)». Там он сфотографирован с Буденовым, с Калининым.

– А проблемы были с поездкой на съезд в связи со взысканиями?

Нет, его наградили орденом, он в Кремле побывал и потом с него сняли выговор по партийной линии.
Документ где-то сохранился у меня, справка: «за связь с преступным элементом, с чуждым элементом – отцом».
Тогда началась война против фашизма в Испании, против Франко. И отца направили на подготовку испанских летчиков в Азербайджан, в город Кировабад, Ганжа бывшая. А в 1938 году его опять вернули. Я тонкости не знаю, но его вернули в действующую армию. Отправили с юга на север, под Мурманск, в Ваенгу, теперь это город Североморск. Там как раз организовалась морская база и авиационная.

– Вашего отца отправили в Энгельс, Вы переехали. Потом его отправили в Азербайджан, а Вы с мамой?

Он нас вызвал с мамой, как по тревоге. И мама с одним чемоданом выехала из Энгельса в Кировабад, оставив все вещи. В Кировабаде жили в глинобитном доме, ни кровати, ничего нет. Я два года спала на гамаке, его натягивали через всю комнату. А мама с папой спали на односпальной солдатской кровати. И так мы жили два года, без кастрюль, без тряпок, без всего. И не было времени поехать за вещами. Кочевая жизнь у летчика была. Однажды утром проснулись, и дверь не открыть, было землетрясение и завалило дверь. Жили в таких условиях. Бытовым вопросам совершенно не уделяли внимания. Но они были молодые, здоровые…

– Ваша мама там работала?

А где ей было работать?

– Зарплата, наверняка, была неплохая?

Летчиков обеспечивали пайками и за счет них мы и жили. Зарплата летчика была небольшой, а он еще помогал и маминым родителям, и своей маме. В 1938 году, когда умер дедушка, его отец, то он забрал бабушку к себе. А бабушка, Мария Андреевна стала жить с нами.

– Он забрал в Кировабад? Или уже в Ваенгу?

В Кировабад. А потом мы вместе с бабушкой переехали в Ваенгу.
А мама в дороге чуть не умерла от резкой перемены климата. У нее температура под сорок поднялась. Когда приехали в Мурманск, в Ваенгу дороги по суше тогда еще не было, и надо было Кольским заливом плыть. А чтобы добраться до нашего катера, нам пришлось переходить множество судов, которые на рейде стояли. Где-то были переходы, а где просто доска лежала. И вот папа тащился с чемоданами, маму вел какой-то солдат красноармеец, а мы с бабушкой сзади шли. Посмотришь — доска узкая, а там вода черная.
В 1939 году в Ваенге было всего четыре дома. Два дома занимали летчики, а два – моряки. И больше ничего не было. В землянке был кинотеатр.
Там нас застала Финская война. В 1939 году отец ушел на фронт.

– Ваши впечатления, или может быть, мама рассказывала. Как относились летчики, Ваши родители к правительству, к партии, к Сталину?

Тогда все Сталина боготворили так же, как и правительство. Вот сохранившиеся письма с фронта, и когда его полк наградили гвардейским знаменем, то он написал – «великий Сталин наградил», и все такое.
А вообще-то вся его работа, это была тайна покрытая мраком. О своей работе никогда ничего не рассказывал. И мне было объяснено, что никаких разговоров… А мне было и не интересно.
Я с папой рассталась, мне девять лет было, а когда он погиб — одиннадцать лет. И когда я встречалась с ветеранами, Вы знаете, для меня было открытием то, что мне говорили об отце. В семье он был очень открытый и для друзей очень открытый. Он никогда не унижал ни своего достоинства, ни достоинства своих подчиненных. Это главная, основная его черта. Он никогда не делал замечания проштрафившемуся летчику при посторонних. Он приглашал домой. А так как у нас всегда была одна комната, маме и мне приходилось куда-то удаляться. А отец за чаем обстоятельно вел разговор.

– В довоенное время, Вы помните случаи, что бы летчики бились, погибали?

Были. В частности, такое произошло. Первое известие о гибели отца пришло в Энгельсе. Я это очень хорошо помню, хотя мне года всего три или может, четвертый год шел. Летали они на парад в Саратов. Саратов напротив Энгельса. При возвращении один летчик разбился уже на территории военной школы. А хвосты его самолета и самолета моего отца были окрашены одинаково. Школа была напротив нашего дома. Какая-то женщина прибежала, а мама была в это время на кухне, и я около нее, и закричала:
— Ты что здесь сидишь, твой муж разбился! А ты сидишь, рот открыла.
Такая грубая женщина. Мама как стояла, так прислонилась, окаменела. И не плакала, ничего. Я ее тереблю за юбку, а она никак не реагирует. Я стала плакать в голос. И в это время папа пришел. Ему уже сказали, что маме сообщили…
А потом в остатках разбитого самолета нашли разбитую бутылку водки, то есть разбившийся летчик был пьян.
Это был первый случай, когда сообщили о гибели отца…
Во второй раз сообщение о гибели папы пришло в Финскую войну. Раньше были женсоветы при части. И женщины из женсовета пришли маме сообщить, что папу сбили…

27 февраля. Подбит огнем з/а в районе Наутси. Сел на лес в расположении своих войск, самолет разбил под списание (И-153), сам цел. В это время майор, командир 1 аэ 147 ИАП.
29 января Галицын вылетел ведущим звена в группе из 8 И-153 (группу вел м-р Н.С. Артемьев, к-р 147 ИАП) и по ошибке в одиночку обстрелял КП 1 б-на 205 сп 52 сд. Ранено 4 человека, три лошади и еще одна лошадь погибла. Инцидент произошел из-за нарушения Галицыным летной дисциплины и бардака с обозначением переднего края у наземных войск (забыли убрать крест, ранее обозначавший передний край). Галицина хотели снять с комэска, но помогло заступничество майора Артемьева, попросившего учесть заслуги Галицына и ограничиться взысканием.
Из характеристики на Галицина от к-ра 5 осбап, данной по случаю инцидента:
"Личная техника пилотирования отличная, хороший методист... Тактически грамотен недостаточно - малый опыт работы в строевых частях". (Галицын в 5 сап прибыл только в сентябре 1939 г. из Кировобадской ВАШ, где был командиром отряда.)

Его сбили на границе с финнами, у него в самолете оказалось тридцать шесть пробоин, самолет упал в снег вверх колесами, он потерял сознание. И пришел в себя, стал задыхаться, и начал расчищать дверцей кабинки снег.
— И вдруг, — он рассказывал — вижу, приближаются фигуры, в белых маскировочных халатах. Проверил, сколько у меня в пистолете пуль. И решил, что штук шесть я выпущу в них, а последнюю — в себя. Тогда приходили известия, что финны издевались над пленными красноармейцами, а уж тем более над летчиками… И вдруг у одного красноармейца сполз капюшон и звездочка мелькнула…
Эти пехотинцы доставили его на свою базу. Там оказали помощь —голову перевязали… А в часть не сообщили, и прямо доставили его в Ваенгу…
И вот сидят женщины, маму подготавливают к тому, что бы сообщить — уже весь городок знал, что Галицын не вернулся на базу. А вдруг дверь открывается, голова просунулась, это я хорошо помню — забинтованная, и улыбается. У него очень красивая улыбка была. Женщины тут в смятение пришли, стали уходить… А он им вслед:
— Женщины, куда же вы?
А третий раз нам сообщили о его настоящей гибели.
Перед новым годом я нашла то самое письмо из воинской части. Убирала в книжном шкафу и там альбомчик самодельный. Мне мама ко дню рождения делала. Там мои рисунки знакомых и соседей. Я стала перебирать, и смотрю, какая-то бумажка торчит. А это конверт — лежал, с 1943 года. Посмотрела: «Чкалов, Чкаловская область… Галицыной Е. Г.» Я открыла, а это письмо, датированное 12 ноября 1943 года, в котором сообщают о его гибели. Потрясающее письмо:
«Уважаемая Евдокия Григорьевна, Кирочка, Мария Андреевна! (это бабушка).
Пишу Вам это письмо с глубоким волнением и выражаю Вам от лица всех летчиков, всех техников, всей части глубокое соболезнование и сочувствие, по поводу гибели Георгия Михайловича. Мы все знаем, как Вам тяжело сейчас, и насколько велико ваше горе. Вы потеряли дорогого, любимого, близкого, родного вам мужа, отца и сына. Ваше горе неизмеримо. Мы так же потеряли дорогого для нас командира и боевого товарища. Для нас он так же был родным. Ленинградцы потеряли лучшего летчика-истребителя, лучшего командира, лучшего коммуниста, лучшего воспитателя. Партия в лице Георгия Михайловича, потеряла мужественного, страстного коммуниста, лучшего борца за счастье советского народа, за нашу любимую Родину в борьбе с заклятым фашизмом…» И еще: «… Георгий Михайлович был бесстрашным летчиком. Он всей душой ненавидел врага, мстил ему за все его злодеяния. Он учил летчиков и техников бесстрашно уничтожать врага. Он учил любить Родину. За Родину и вас, он мужественно и бесстрашно уничтожал врага. За Родину, за семью, за Советскую власть Георгий Михайлович погиб смертью храбрых. Летчики и техники над могилой дали клятву, в тысячи раз отомстить врагу за Георгия Михайловича. 18 октября 1943 года был роковой день. 19 октября состоялись похороны на кладбище в Углово, возле Всеволожской. Похороны состоялись со всеми воинскими почестями, присутствовало высшее командование. По тяжелым переживанием и по некоторым вопросам военного порядка, я не мог написать сразу же о гибели Георгия Михайловича, что прошу не ставить мне в вину…»
Он еще пишет про личные вещи…
Я не знаю почему, но мама избегала встречи с однополчанами. Я видела, что ей это тяжело…
Почему это письмо оказалось в альбоме и через столько лет нашлось… Это какая-то мистика. Как только я начинаю успокаиваться, он мне чем-то напоминает о себе. Это какая-то мистика. Как мы нашли его настоящую могилу, потом я расскажу…

— Когда началась Финская война, в каком звании Ваш отец находился? И на какой должности?

Командир эскадрильи… Сохранилась газета «Часовой севера» 1940 года, и там как раз рассказано как он был сбит. Он в этот день девятнадцать раз ходил в атаку. За Финскую войну он был награжден орденом Боевого Красного Знамени. Находился он в звании майора, я точно не знаю, с севера он был переведен в мае 1941 года сюда в качестве, мне казалось, заместителя командира полка. А оказывается, я это узнала из книги «Гвардейский истребительный», которую прислали из части, он был командиром 192-го полка. А когда началась война, то он заступил в эту должность в 7-й истребительный авиационный полк, Вы знаете, наверное, его историю?
Полк был сформирован в Гатчина. Судьба все время сталкивала отца с Гатчина.

— Как Вы вообще узнали о том, что началась финская война?

Мы жили в обособленном военном городке, в Ваенге. Я помню, что тревога по городку, а я вышла на улицу и гуляю. На улицах никого нет, а я гуляю.

—А тревога это как — сирена?

Сирена была.
Моя мама говорила, что по тому, во что играют дети, можно судить о том, что происходит в стране. Когда были репрессии, мы играли во врагов народа. А перед Отечественной войной мы все время играли в войну.
Кстати, когда мы жили в Энгельсе, по рассказам мамы, у нас стали исчезать летчики. Был такой комиссар Варганов. Он ходил под окна и подслушивал, о чем говорят летчики. Или подсаживался, где собирались компании летчиков. Ведь когда летчики прилетали, они всегда компаниями собирались и там между собой обсуждали, разговаривали. Он был всегда в центре. Он многих летчиков посадил.
Во время войны, после гибели моего папы, мы в Оренбурге оказались в очень тяжелом положении. Потому что в октябре месяце, в месяц гибели папы, бабушка потеряла продуктовые карточки. А Вы знаете, что это такое? Карточки за месяц! Мы продали все, что у нас было, все что в эвакуацию сумели привезти. А потом прекратилась выплата по аттестату. Ну, вы знаете, что военные присылали аттестаты для поддержки семей.
Мама работала на военном заводе. Папа погиб 18 октября. 12 ноября 1943 года сообщили о его гибели, приехал офицер Бухтияров.
А бабушка 1 декабря уехала от нас. Она уехала к своей дочери Александре, из-за которой пострадал папа в свое время. И мы остались с мамой вдвоем. А пенсию за папу, назначили только весной. Вот вы представляете, как мы жили, голодали. Когда бабушка была с нами, ели один раз в сутки — в восемь часов вечера. Но пережили, живы остались.

— В Финскую войну, когда Вашего отца ранили, вот он вернулся с перевязанной головой, после этого он еще летал на войну?

Да.

— Откуда он летал — с Ваенги?

Я помню, он говорил — город Полярный, полуостров Рыбачий, Петсамо, они туда летали. Он и рассказывал очень скупо, и не умел писать письма. Писал о своем самочувствии, жив, здоров и все…

— У простых людей, у вашей мамы, было ощущение, что Финская война, она, как бы, не совсем нужная?

Я помню, что жены обсуждали, и мне потом было очень страшно. У меня было такое отношение: папа - герой, летает, вот такое было отношение…
Но мне было семь–восемь лет. И еще я помню, что говорили, что финны очень издеваются над нашими пленными солдатами. Вырезают звезды. Я помню, что у папы была «финка», нож такой красивый, в кожаный чехол такой вставлялся. И я с опаской поглядывала на этот нож — им могут…
Еще я помню папино охотничье ружье. Оно висело на гвоздике, и я уже понимала, что это трогать нельзя. Я помню это ружье.
Когда мы приезжали в отпуск в Гатчина, то единственный магазин, который отец посещал на Невском, это «Охота и рыболовство». Больше он ни в какие магазины не ходил.

— Охотник он хороший был?

Он часто охотился, в основном на дичь.
Один раз на волка, один раз лисицу. Но больше он почему-то не ходил на зверя. Охотился он с детства, отец ему купил английское ружье «Винчестер». У меня есть даже где-то охотничий его билет.
Это ружье единственная вещь, которую он захватил в 1941 году из дома. Он написал в письме, что случайно захватил. Нам, конечно, его не прислали. Во время войны, в 1942 году полк был на короткое время отправлен на отдых. Возможно, тогда у него была возможность поохотиться.
И рыбешку половить любил. Рыбой он обеспечивал в Ваенге весь городок.

—То есть страстный рыбак был.

Ужасно. Здесь в Гатчина он копал червей и в большой жестяной банке увозил на север, что бы ловить там рыбу. И однажды мы на катере плыли, и была такая сильная качка, банка упала, и черви расползлись по всей палубе. Он и я собирали червей. Он страстный рыбак был.

Служба на севере. Мурмаши, 1941 г. Справа - Г.М.Галицын

— Вы говорите, его перевели сюда в мае 1941 года?

После Финской войны еще какое-то время он послужил там на севере…
Из Ваенги нас перевели в Мурмаши, перебазировали часть, там мы одну зиму перезимовали. Я нашла маленькую карточку — он был командиром гарнизона и принимал демонстрацию в Мурмашах. И вот 1 мая я — первоклассница со школой пошла на демонстрацию. Смотрю, а папа принимает нашу демонстрацию. И он худенький такой стоит, стройненький. Я была очень удивлена. А моя подружка, которая знала его, говорит мне:
- Вон дядя Жора стоит.

— В мае 1941 года он переехал сюда. А вы?

И мы вместе с ним переехали. Здесь же была и мамина мама и мамина сестра. Они в 1941 году, где-то в январе месяце перебрались в Ленинград и жили около Балтийского вокзала. Там сохранились два, так называемые «поповские дома», на Митрофаньевском шоссе. И мы приехали к ним. А папина часть стояла в Агалатово, знаете?

— Агалатово? Агалатово — это поселок. А рядом аэродром Касимово. Он и сейчас существует.

Да, я там была. Он был уже в качестве командира полка. Нам дали трехкомнатную квартиру. У нас всегда одна комната была, а тут три комнаты.
Там было два деревянных двухэтажных дома. И в каждом подъезде по четыре квартиры. Без всяких удобств, печное отопление. Воды не было и за ней надо было ходить через дорогу, в лес. Школы там не было. И я не знаю, где бы я училась, наверное, в интернат меня пришлось бы послать. Но то, что была трехкомнатная квартира, это было очень хорошо, мама уют сделала. Мебель всегда у нас была казенная. С собой папа возил только кровать. Мне кровать и маме с папой. И его охотничьи принадлежности. Тряпки только самые необходимые. Он не терпел тряпок и никакого комфорта, это было для него все постороннее. Главное это была его работа, которая была скрыта от нас. Взаимоотношение с товарищами, все это я узнала уже после войны, на встрече с его товарищами.

— Как Вы узнали, что началась война?

Мне было девять лет. 22 июня вечером мы должны были уезжать на курорт в Кисловодск — папа, мама, я. У папы после Финской войны что-то произошло с кишечником, ему делали операцию в Ленинграде. И порекомендовали подлечиться. Взяли семейную путевку.
А накануне к нам приехали родственники, мамины сестра, две маминых сестры из Ленинграда. Был летний вечер, играли в волейбол перед домом. Летчики и их семьи. Музыка играла, тогда приемники и радиолы не у всех были. У нас радиола была. Вынесли ее на улицу, пластинки гоняли, танцы организовали перед домом.
А утром на следующий день, папа сказал, что пойдет в часть. А мама говорит:
— А мы дойдем до магазина.
Магазин был недалеко. Я не помню, что мы пошли покупать. Когда мы вошли в магазин, людей было много и были они какие-то взбудораженные. Все говорили:
— Война!
Мама стала разубеждать их. Ну, тогда считалось, чуть ли не преступлением, говорить про войну. Мы вышли из магазина, идем, мама и две маминых сестры. И вдруг папа стоит на повороте дороге, и машет нам рукой. А штаб находился недалеко от дома. Он был очень загорелый, и мы все были загорелые. Нас звали «семьей копченых». У папы было прозвище «копченый». Мы подошли, и он сказал маме:
— Дусенка…
Он ее звал не Дусенька, а Дусенка.
— Дусенка, объявили немцы войну! Ты мне приготовь «тревожный» чемоданчик.
На случай тревоги был такой небольшой чемоданчик. Я на папу смотрю, и вы знаете, лицо совершенно чужое. Я потом такое лицо в книге увидела. Скорбное и суровое. Он мне ничего не сказал. Мы скоро пошли домой, а там уже включили приемник, было, наверное, около одиннадцати часов, объявили выступление Молотова. И я уже ни на бабушку, ни на маму не обращала внимания, ждала, когда будет выступление Молотова. Я поняла, что это большая беда.
В это время папа пришел, забрал свой чемоданчик, и я его больше не видела. Он простился с мамой, с родственниками, меня не стали искать. Он не простился со мной. Ну, я потом узнала, почему он не попрощался со мной, и плакала.
И тут же после митинга, жены военных забрали с собой лопаты, кто-то стал покрывать крышу дома ветками маскировать. А мы пошли через дорогу в лес и там стали рыть канавы, на случай тревоги, прятаться там. А я как посмотрела, а там вода и лягушки, жуки плавают. Как в этой воде-то прятаться. Но хотя Агалатово находилось близко с границей с Финляндией, мы там после начала войны прожили еще неделю или полторы. После нас перевели в Невскую Дубровку. Поселили на окраине поселка. Там было две или три дачи отстроены, двухэтажных, еще кругом были пни, оставшиеся после вырубки леса, а за этими домами болотистый лес. А немец стал сбрасывать туда десант. И каждую ночь выстрелы, крики. Нас переселили тогда поближе к переезду.
Я помню, наши мамы стали работать днем на аэродроме, крутили пулеметные ленты. А вскоре стали и детей с собой забирать на аэродром, потому что вокруг ловили десант немецкий.

— На аэродроме дети что делали?

Мыли пулеметные ленты. Отмывали от тавота патроны в керосине. Эти патроны в ленту соединяли, и части куда вставляются патроны, тоже надо было мыть. Определенной длины надо было ленты делать. Наши мамы вот этим занимались. Это все делалось в лесу. А к самим самолетам мы не подходили. Приезжала полевая кухня, привозили кашу нам, или суп, или еще что. Нас кормили. Мы находились на правом берегу Невы, играли на берегу…

— Это Невская Дубровка, напротив Московской Дубровки? Там, где потом «Пятачок» был?

Наверное.
Однажды когда белые ночи уже заканчивались, наверное, это было в середине августа или в конце августа, нам дали два часа на сборы. Электричества не было, и я помню, затемнение было на окнах, и при свечке собирали вещи. Нас вывезли на берег Невы, туда, где мы днем играли. Там стоял буксир. И нас на буксире доставили в Ленинград до моста Петра I. Мама побежала, нашла машину, чтобы вещи доставить к Московскому вокзалу. Вся площадь перед Московским вокзалом была завалена вещами, во много этажей. Поезд теплушек отходил на следующий день. Поэтому мы ночевали прямо на вокзале. Вещи всех, кто уезжал, собрали в одно место и караулили.
А на следующий день началась посадка. И начался наш путь в эвакуацию. Наш вагон был третий от конца. С нами выезжала еще семья Кравченко, который потом прислал нам извещение о гибели папы. Иван Иванович с папой воевал во время Финской войны. У него было двое детей и еще брат жены. То есть их четверо и нас трое. И поручили всех трех детей бабушке, папиной маме. Оттеснили нас от этого вагона, и мама с тетей Женей, с женой Иван Ивановича просто кидали вещи в вагон. И там уже были посторонние — все хотели уехать. Но пришел военный патруль, стали проверять документы, билеты. И только тогда мы смогли попасть в теплушку.
Поехали мы на Урал. Это было в двадцатых числах августа.

— То есть город еще блокирован не был?

Нет, он в сентябре был блокирован. Но мы про это ничего не знали. Была абсолютная информационная блокада, даже для семей военнослужащих. Нам сказали, что нас вывозят и все. А где стоял немец? Что? Как? Мы этого ничего не знали.
Когда мы жили в Невской Дубровке, мы там прожили недолго, месяц, наверное, в поселке ничего нельзя было купить. Местные жители ничего не продавали, и открыто говорили:
— Немец придет, первое, что мы сделаем — сдадим вас!
Я не знаю, выдавали там какие-то продукты нам из воинской части, по-моему, нет. И поэтому мы поехали с мамой в Ленинград, чтобы купить хоть какие-то продукты. Я помню очереди огромные и как тревога завыла на Невском, и нас патрули погнали в подворотню куда-то — еще бомбоубежищ не было. Мы простояли там всю тревогу, ничего не купили, устали, и приехали домой. И я даже не помню, готовила что-нибудь мама кушать или нет. Бабушка, папина мама заболела, ее положили в больницу. И мама между аэродромом, где крутили ленты, и больницей металась.

Перед боевым вылетом. 1941 г.

— Скажите на Вашей памяти, аэродром бомбили?

Там, в Невской Дубровке, было два аэродрома, был ложный аэродром, вот ложный аэродром немцы бомбили. А другой, тот, что ближе к Неве, его не бомбили — когда мы там были…

— Скажите, на Вашей памяти, потери были летчиков? О погибших говорили?

Про потери, вот даже фронтовые письма, он ничего, никогда не писал. Военная цензура почти каждое письмо…
Про потери в части, тогда не было ничего не известно. А в книге «Гвардейский истребительный», есть потери с самого первого дня войны. Есть летчик Шавров, который сделал первый таран…

— А о том, что кто-то сбил немца?

Ну, например, папа в сентябре уже 1941 года сбил немецкого аса, любимца Геринга, Линдца. Он писал о том, что сбил этого летчика в письме. За это его наградили орденом Ленина. Ну и конечно еще за работу как командира полка. Но вся военная работа отца это для нас было тайной…
Вот про то, как его сбили в 1940 году, он рассказал. Потому что на лицо была рана.

— А что он рассказал? Кто его сбил? Истребители? Зенитки?

Он сказал, что финны сбили. А здесь в статье подробно написано.

— Вас кто-то из военных сопровождал во время эвакуации?

Сопровождали. Два провожающих было от воинской части. Они с военным патрулем проверяли билеты и все. Папа потом в письме напишет, что провожающие вернулись и сказали, что мы благополучно проехали опасные места. В первую ночь немец очень бомбил наш эшелон. Потом говорили, это был предпоследний эшелон, который вышел из Ленинграда. Перед нами эшелон разбомбили, я видела, как теплушки лежали на боку, трупы валялись, вещи валялись. И из леса выходили люди, которых подобрал наш поезд. И после нас, последний эшелон из Ленинграда разбомбили. А наш эшелон благополучно проскочил благодаря машинисту.
Мы с мамой спали на нарах, и я проснулась, оттого что мне тяжело. Мама навалилась на меня, закрывала. Я как посмотрела в окошко и красно от огня. И я тут же уснула. А утром я проснулась, в вагоне никого нет, я одна, все вышли из вагона. Я спустилась с нар, дверь была открыта у теплушки, я увидела перевернутые вверх колесами вагоны, трупы, в том числе и детей, разбросанные вещи, и много людей, которые среди всего этого ходили. Я со страху опять на нары залезла. Но больше нас не бомбили.

— А где это примерно было?

Я не знаю, за Мгой. Ближе к дороге на Череповец.
Мы ехали целый месяц по северной ветке на Свердловск. Через Архангельскую область. А из Свердловска — на юг в Оренбург. Там мамина сестра уже находилась с семьей, до войны они жили в Западной Белоруссии, местечко Поставы. И война их застала там. В первый же день воинскую часть успели вывести и вывезли их в Оренбург. А мой дядюшка работал на аэродроме техником, у них тоже семья, трое детей, он и жена. Они занимали две комнаты в коммуналке. Там было четырнадцать комнат, коридорная система, и одна кухня. А потом мамина сестра, тетя Вера приехала из Ленинграда, невестка с двумя детьми. И еще прибавились семья Иван Ивановича — пять человек и нас трое. Вот такой колхоз собрался и детей полно. А потом семью тети Веры перевели в окрестности Оренбурга. Поселок Чебеньки.
Тетя Вера когда уезжала сказала маме:
— Дусенка, ты занимай маленькую комнату.
И вот эту комнату поделили на две части. Одеяло повесили, и в половине семья Кравченко обосновалась.

— Когда Вы ехали, Вы не помните, как вас кормили?

А вы знаете, тогда на вокзале можно было купить горячую еду. И мама покупала в бидончик суп какой-то, понимаете, молоко покупали…

— А было организованное питание по талонам?

Нет. Не по талонам. Покупали это.
Мы целый месяц ехали. Нам машинист разрешал помыть детишек. И нас мыли около паровоза, понимаете. А моя обязанность была тащить ведро, сковородку в нем и примус. Остановки были длительные, по несколько часов, и мама примус разжигала, молоко кипятила, чай кипятила. Не только для себя конечно, суп подогреет. Вот так мы питались целый месяц. А наша бабушка напилась молока и огурцов наелась, у нее расстройство желудка, дизентерия, температура. Ее хотели снять с поезда, а все-таки мама уговорила, и сохранила ей здоровье.

— А если нет денег, как выходили из ситуации?

Продавали все носильное. А после гибели папы, мама работала на заводе с восьми часов утра до восьми часов вечера. Завод находился напротив нашего дома на территории сельскохозяйственного института, там организовали военный завод. Работали женщины и подростки.

— А взрослые мужчины работали?

Там мужчин почти не было, ну начальник цеха, директор завода…
В основном — все. А так подростки… Мама рассказывала, что завод был эвакуирован из города Ворошиловграда, то есть из Луганска. Людям негде было жить, они жили на территории цеха. Приходила смена, по две смены работали, вечерняя и ночная. Мама работала вначале на конвейере. Бывали взрывы снарядов и работницы оставались без пальцев, без конечностей.
Потом в 1942-м мама серьезно заболела, у нее нога отнялась. Она папе про это не писала. А бабушка писала ему, что мама в таком тяжелом положении. И ее перевели тогда работать с конвейера, она грамотная была, в бухгалтерию. Где она проработала до конца войны.

— А Вы когда пошли в школу?

Я пошла в 1940 году в Ваенге. В Ваенге школа была высоко на горе, на сопке. Там сопки голые, а лес только в низинах. Карликовые березки и елочки. Первые дни меня водила мама или бабушка, а потом я ходила сама. Из школы иду, книжки и тетрадку под мышку, а в ельник зайду — там полно грибов-подосиновиков, я их набираю в портфель и несу домой. У меня было спартанское воспитание. Меня не нежили, не кутали…

— А в Ваенге много детей с Вами в школе училось?

Полный класс. Три ряда были заполнены. А в Мурмашах, мы там были с осени 1940 года и до весны 1941 года, там была школа трехэтажная кирпичная, и даже завтраки были в школе.

— Бесплатные?

Нет, платные. Мне мама давала тогда рубль, я любила очень винегреты и в школе лопала.
А под Ленинградом когда оказались, было неизвестно как я буду продолжать учиться. Я все спрашивала маму, а она отвечала что-то неопределенное:
— Ты будешь в интернате. Каждый день вас возить в школу не будут.
В Оренбург приехали в середине сентября, и я пошла в школу, во второй класс. Я училась все время отлично и хорошо. До того момента, как в 1943 году получили извещение о гибели папы. С мамой, вы знаете, случилось… Мама ушла в себя, она целый год ночью спала с коптилкой. Знаете что такое коптилка? Это бутылочка, наполненная керосином с самодельным фитилем. И вот всю ночь эта коптилка горела.
Мама приходила поздно с работы, покушает и ложится. Утром рано на работу и опять… Все хозяйство оказалось на меня. А для того, что бы что-нибудь купить поесть, что-то из вещей надо было продать.
И вещи, которые привезли от папы: кожанку, которую он называл «реглан», унты, унтята, я после школы ходила на рынок продавать. Мне одиннадцать лет было, покупала на вырученные деньги продукты, хлеб. Надо было купить еще дрова. У нас была буржуйка.
И прежде чем разжечь буржуйку, столько дыма напустишь…
А к маминому приходу надо было сготовить какую-то похлебку.

— Скажите, а Вас двое осталось только?

На тот момент двое.

— Скажите, после того, как погиб Ваш отец, к Вам изменилось отношение в школе?

Я училась в четвертом классе, и еще вместе с мальчиками. Потом отделили девочек от мальчиков. У нас была учительница, Татьяна Георгиевна, не молодая, с проседью. Она узнала, что погиб мой папа, и очень чутко отнеслась, я помню отлично, что она поговорила с ребятами:
— Чтобы вы Киру не обижали, отнеслись с сочувствием.
Уже у многих погибли папы. И никто никогда их не обижал. Нас обидели уже после войны в 1946 году. Мы занимали маленькую комнату… В 1942 году в мае месяце полк направили на переформирование в Череповец. И отцу дали три дня отпуска, и он прилетел к нам, три дня был у нас. И он сказал, чтобы сделали перегородку, и у нас получилась своя маленькая комната. А в 1946 году поставили этот дом на ремонт. И жену Кравченко из большой комнаты выселили и дали хорошую комнату в этом же доме, но только уже отремонтированную. А эту квартиру присмотрел офицер НКВД. И он нас выселил в шестиметровую комнату. Это бывшая ванна. Строилась как ванна…

— То есть, без окон?

Нет, окно было, но отопления не было. Кровать стоит, а руку протянешь, уже стена. Там помещались кровать и стол, больше ничего. А я никак не могла понять и маме говорила:
— Наш папа воевал, почему же нас, семью погибшего выселяют.
И мы целое лето с мамой прятались от этого подполковника НКВД. И все-таки однажды мама пришла с работы, наши вещи были выставлены в коридор. А он поселился. А вещей у нас совсем почти не было.
Такую обиду нам нанесли, те кто не воевал, те кто пороха не нюхал.

— Как Вы узнали о том, что победа пришла?

У нас не было даже радио. Мама потом, уже в 1946 году черную тарелку где-то раздобыла. Газеты — это редкость была.

— А репродукторов разве не было на улице?

Ну какие репродукторы — мы жили на окраине города…
А узнали мы так. Там рано светает, и в мае месяце тепло, уже первые ландыши и тюльпаны продают, и у нас стоял на столе букетик ландышей. Тепло уже, окна были открыты. Еще только светать начало и мы услышали какой-то шум — шорох на улице. Выглянули в окно — людей полно, но тихо. И какой-то идет шорох. Мы на третьем этаже жили, спустились вниз, не могли понять. Люди плакали, радовались, и плакали. И мы плакали, потому что мы знали, что мы не встретим отца. Почти в каждой семье была утрата. Вот так встретили мы день победы.
А вот когда над Японией была победа. Ее уже торжественно отмечали на стадионе. Артисты выступали — артисты цирка, артисты музыкальной комедии были. Малый оперный Ленинградский театр. Вот тут уже была настоящая радость, полное прекращение войны.

— Вернусь к школе опять. Мне покоя не дает школа.

Я сама работала двенадцать лет в школе.

— А как было с обеспечением учебниками?

Учебники передавались «по наследству», из класса в класс бережно передавались. Их не хватало, выходили сами из положения — переписывали задания… Учебники старые были, в некоторых портреты бывших руководителей наших были чернилами замазаны, к примеру, Бухарин, и еще других.

— А писали на чем в войну?

У нас тетрадок не было. Продавали карты, которые вышли из употребления. Политические карты, физические — нашей страны и зарубежных стран. А другая сторона карт чистая. И покупали, делали тетрадки. Мама мне линовала их в клетку и все. Все делали сами. У меня потом, я покажу, альбомчик мама делала на день рождения.

— Питания в школе бесплатного так не было?

Нет, нет.

— А когда разделенное обучение пошло?

Разделение пошло в пятом классе. Это после войны, наверное, 1946—1947 год. А до войны… В Ваенге учились вместе с мальчиками.

— Вы ходили ребенком, торговать на рынке, там ведь могли и обмануть и обидеть… Всякие жулики и спекулянты…

Никто никогда меня не обманул. В основном на толкучке старики торговали. И во время войны и после войны молодых мужчин не было.

— А патрули по городу ходили?

Нет. Рядом с нашим домом находилось Чкаловское авиационное училище — штурмовиков готовили.
После войны моя мама работала в библиотеке 1-го Чкаловского авиационного училища на берегу Урала, против Беловки. Там Гагарин потом учился. И школа моя находилась недалеко.

— А сюда Вы когда вернулись?

Мы вернулись сюда уже в 1953 году.

— А проблем возвращения не было?

Еще какие были.
Я уже училась в Оренбургском педагогическом институте, на геофаке. Я любила путешествия, и до сих пор люблю природу. Ну, короче говоря, я приехала в 1952 году сюда в Гатчина, тут уже мамины сестры были. Они уехали в 1947 году. Бабушка и они пережили блокаду и приехали к нам на Урал. Вначале их вместо южного Урала привезли на Северный Кавказ. Они бежали от немцев, а попали в оккупацию. И как раз привезли их в район Ставропольского края. Вот туда где события связанные с Чечней были. Помните, они забрали в заложники больных в больнице, многих убили… Ну помните?

— В Буденовске.

Да, в Буденовске. Вот в районе Буденовска они жили. Их как ленинградцев немцы должны были расстрелять. У маминой старшей сестры была страшная дистрофия, она как сумасшедшая была. Бабушка худая. А здесь мамина сестра умерла от голода, в Ленинграде. И мамина младшая сестра удочерила ее сына. Еще Борис был подростком. Короче говоря, их наша армия освободила и они к нам на Урал приехали. А потом они в 1946 году вернулись в Гатчина. Они думали, что квартиры их здесь в Ленинграде сохранились за ними. Приехали — ни фига! Но они уже такие заядлые Гатчинцы были, снимали все время комнатки, углы здесь в Гатчина. И вот я в 1952 году к ним приехала. Ну, они стали сразу же стонать:
— Что ты, Дусенка там. Возвращайтесь на Родину и все.
А перед этим мама очень тяжело болела, вроде белокровие у нее обнаружили — рак крови.
Когда я приехала обратно в Оренбург, я уговорила маму возвращаться на Родину. И вот в 1953 году мы сюда тронулись. Я из Оренбурга перевелась сюда в педагогический институт, здесь уже кончила. И получила назначение в Карелию, севернее Петрозаводска, город Сегежа. Я двенадцать лет прожила там. А в 1965 году маме сделали онкологическую операцию, и она уже собралась умирать.
А из Карелии я никак не хотела уезжать. Там очень хорошее население. Хорошо мне жилось там.
И я так все документы ей оформила, что вышла она из больницы, и ей пришлось заниматься не подготовкой к смерти, а оформлять документы на жительство. И она получила квартиру только через семь лет. Здесь приняли участие и однополчане. Бывший начальник штаба 275-й дивизии… И короче говоря, ей дали комнату шестнадцать метров, около парка Победы, на Кузнецовской. Мы обменяли ее на эту квартиру. Больше мама не хотела иметь площади, говорит:
— Я скоро умру, а тебе хватит убирать.
Вот так я и оказалась здесь.

— Когда вот стало тылу понятно, что будет победа?

Вот вы знаете, когда у нас стало уже радио, и стали передавать салюты. Я помню, как освобождали Киев, салюты давали…
У нас радио появилось уже после войны, но оно было у наших родственников, которые жили в Оренбурге, отдельно от нас. И слушали передачи об освобождении Киева, о салютах…
На улицах транспаранты висели и карты продвижения наших войск…
Был специальный кинотеатр. И можно было пройти посмотреть фильмы документальные о разгроме немца под Москвой, под Ленинградом…
В частности тот самый фильм, отрывки из которого вот здесь опубликованы — Ленинград в борьбе. Мы с мамой увидели в 1942 году, когда папа был жив. Он нам сообщил, что будет такой фильм…
И последний раз мы видели в 1947 году, когда папы уже не было в живых, мы смотрели его в Оренбургском доме офицеров. Потом я увидела этот фильм уже по центральному телевидению в честь 50-летия победы и тут уже смотрели все мои друзья, с которыми я дружу тридцать шесть лет. Подружилась моя мама, а уже так традиция идет.
В 1952 году, когда я приехала, привезла нашим посмотреть вот этот альбом фронтовой. И вдруг мне знакомый, друг моего дядюшки говорит:
— Ты этот альбом никому не показывай.
Я говорю:
— А почему?
— Безопаснее будет, что этот альбом не надо тебе показывать.
Оказывается дело в том, что здесь фотография Кузнецова Алексея Александровича, который заместителем Жданова был, и фотография Попкова — председателя Ленинградского облисполкома. По Ленинградскому делу 1950 года тоже был расстрелян.
Еще фотография Новикова.

Летчики полка после вручения полку гвардейского знамени
В центре - командир полка Г.М.Галицин, справа - командующий авиацией Ленфронта А.А.Новиков

— Маршал Новиков. Ну здесь он еще не маршал…

Он уже был командующим ВВС Ленинградского фронта.
Короче говоря, я этот альбом никому не показывала. А потом была передача, посвященная вот Ленинградскому делу. Я мало, что знала об этом деле.
Включаю телевизор, и первое что вижу на экране, молодое лицо моего отца. Вы знаете, я опешила, я включила где-то в середине передачи. А это оказывается сюжет о пребывании Кузнецова на фронте. И как раз момент вручения знамени. Я подумала, что должен быть повтор передачи, и с самого начала смотрела. И я увидела как отец опускается на колени, целует знамя, подробно все увидела. А в прошлом году опять передача по Ленинградскому телевидению. И опять увидела молодого папу. Папа все время напоминает о себе.

— А что Вы чувствовали, когда узнали о том, что Ленинград разблокировали?

Это как-то прошло мимо. А почему, потому что, в это время у нас в семье было тяжелое положение …
1943—1944 год, я откровенно говорю, мама ушла в себя, стала как чужая. Мне не хотелось жить дома, я уходила из дома. Я уходила из школы, я осталась на второй год. Сейчас понимаю, что это была депрессия, шок. Я вроде никому не нужна была. Это вот было самое тяжелое в моей жизни вот время.

— Когда Вы связались с сослуживцами отца, сразу после войны?

Откровенно скажу. Мама как-то мне сказала:
— Мне не нужны папины награды, не нужно его положение. Лишь бы был он жив. Был бы он без рук, без ног, я сумела б сделать ему жизнь.
Она очень любила отца. Ей делали два раза предложение, она замуж не пошла…
Встретились с начальником штаба дивизии 275-й, служил он еще в Энгельсе. Жив остался папин товарищ, близкий друг по северу и по Закавказью — Шевелев. Он воевал на Волховском фронте, был тоже командиром полка. Он — москвич, в 1980 году умер.
Я видела, что для мамы это тяжелая рана, поэтому я при жизни мамы старалась, как бы этого избегать. И думаю, что письмо, которое я нашла накануне нового года, оно не случайно туда положено. Ей это очень было больно… А после ее смерти, вот я встречалась уже со многими однополчанами. После папы командиром полка стал герой Советского Союза Свитенко. И вот, я ему написала письмо, ну как бы, что бы он мне описал, каким человеком был отец, как он воевал, или еще что. Ну, поближе что бы познакомиться.

Николай Свитенко, 1942 г.

И вдруг он мне такое письмо написал, где-то оно у меня есть, что он папу будто бы и совершенно не знал. Он воевал отдельно от полка и ничего об его деятельности не знает. Хотя во фронтовом альбоме его портреты. И тут такие надписи: «боевому другу», «любимому командиру», «прекрасному воспитателю - Георгию Михайловичу Галицыну в тяжелые дни Отечественной войны. Вспомните как тяжело мне в эти сентябрьские дни». И вдруг — ничего не знает о моем отце. В 1982 году я была в Харькове и посетила музей их центральный, там о нем как о Герое Советского Союза ничего не знают, жил на центральной улице. И вы знаете, мне не захотелось с ним встречаться. Еще вот почему. В 1965 году, когда мать после онкологической операции была в тяжелом состоянии, то время, которое я проводила вне больницы, я посвятила тому, что в публичной библиотеке перелистала все газеты периода войны и сделала выписки. И то, что нашла об отце, вот решила так оформить. А в Ленинградском доме офицеров была моя двоюродная сестра и говорит, что там музей был небольшой.
— И там, — говорит, — я видела фотокарточку твоего папы, где Кузнецов вручает ему гвардейское знамя.
Я пошла в этот Ленинградский дом офицеров, на Литейном. И там я нашла в витрине историю полка, вот такая толстая. Я еще посвятила время, стала читать, там все описано. Я проанализировала. И что же я обнаружила… Все-таки учительская жилка жила во мне. Оказалось, что он составлял, с полком расстался в 1950 год. А все события с 1943 года по 1950 год подмял под себя. «Самый выдающийся летчик того времени». А о Георгии Михайловиче ни слова. А про летчика Зеленова Николая, может, слышали о таком летчике, Герой Советского Союза, сбившем самое большое количество самолетов в полку, написано два слова, все. Он даже себе присвоил этого сбитого аса Линдца. Спрашивается, как можно так было поступить по отношению к своему командиру. «Любимому»…
Короче говоря, я проанализировала — он отредактировал эту книгу под себя. Это не потому что я обижена, что мало написано об отце.
А вот это, по-моему, Свитенко на фотографии. А это Алибек Слонов, который его спасал.
Вы знаете про этот случай. Свитенко сбили над вражеской территорией, Алибек Слонов, он по национальности осетин, посадил на болотистую местность самолет и взял на крыло этого Свитенко. И спас командира. Взлетел вместе с ним и более ста километров Свитенко держался за какие-то расчалки…
Алибека наградили орденом Ленина за спасение товарища

— Вы хотели рассказать, как Вы могилу искали…

Ой, это целая история. После того как мы вернулись из эвакуации, то мы жили на Всеволожской. И как-то я своей подруге рассказала о гибели папы. И она вдруг говорит:
— Кира, во-первых, в военкомат обратись, а во-вторых, Углово здесь рядом.
Эту девушку звали Лариса, и она рассказывала, что в 1951 году по приказу Жукова разрозненные могилы погибших стали собирать в братских могилах. В частности, она, когда в школе училась, участвовала в перезахоронении. Рассказывала, сто один гроб со всего района собрали и захоранивали.
Мы с двоюродной сестрой поехали на тот аэродром, где были похоронены летчики после войны. Когда пришли на кладбище летчиков в Углово, то увидели выкопанные могилы провалившиеся, и тот памятник, который здесь есть, времен войны. Вы видели там?

— Стела такая белого цвета.

Да, да. Он валялся на боку, ничего не было написано. Это был 1954 год. И пропеллер деревянный валялся в стороне. Мы походили полдня, ничего не нашли. Поговорили с местными жителями, никто ничего не знает. И когда я обратилась в 1954 году в военкомат, то там один капитан достал такую большую тетрадь или альбом, там списки погибших. И там совершенно просто, фамилия Голицын. И, звания нет, ничего. И инициалы Г. В. Я еще сказала, я говорю:
— Галицын Георгий Михайлович, командир полка, погиб тогда-то…
И даже не написано когда он погиб. Сказали, что в 1951 году было перезахоронение. Я глупый вопрос задала:
— А где на братском захоронении можно найти, где он похоронен?
— В могиле летчика Шишканя.
Не знаете, Герой Советского Союза?

— 102-й гвардейский.

И все. И стали ездить на Ромбовову гору.
В 1990 году я тоже онкологию перенесла. И когда в 1991 году поехала после операции, после облучения, то там на Ромбововой горе, мне на работе сделали ну не памятник, а вроде крестика и медальон — фотографию прикрепить. Там были мраморные доски с фамилиями. И там опять написаны инициалы, Г. В. Но уже написано — гвардии подполковник. Ну, мы ездили туда цветы сажали. В 1994 году с моей подругой, я после больницы была настолько слаба, что одна боялась ездить, могла и сознание потерять. Я «химию» на ногах переносила. Потому что… И короче говоря, мама умерла в 1993 году. В 1994 году мы вот с Тамарой поехали и стали сажать цветы, около этих мраморных досок. И вдруг совершенно посторонний мужчина смотрит на памятничек с медальоном, и обращается к женщине:
— Как это Галицын может быть здесь захоронен, если его могила сохранилась в Углово.
Я сразу говорю:
— А Вы откуда знаете?
— А я поисковик, я знаю все.
И вы знаете, меня как током обдало. Я как столб стала и не знаю, что сказать. А он исчез. День победы — толпа людей, и он исчез. Мы с Тамарой стали искать его среди этих людей, но не нашли. Исчез. Митинг прошел и все… Мы пошли на остановку автобуса. Я уже говорить не могу, мне плохо с сердцем. А Тамара, она такая боевая женщина, она на остановке мужчине говорит:
— А Вы не знаете, в Углово, есть там братские захоронения летчиков?
А он отвечает:
— Есть какая-то могила, какого-то командира полка. Да я вам покажу.
И он сошел через остановку, а надо ему через три. Он сошел, пьяненький и говорит:
— Ну, вот теперь идите за мной.
И мы две остановки бежали за ним. Пришли, поселок Романовка, показывает через поле:
— Вот там видите вдалеке памятники, — они голубым цветом были покрашены. И говорит, — вот там. Я не знаю фамилию, но у нас известно в поселке, это могила командира полка.
Мы с Тамарой пошли. Огорожено это место, и стоит металлическая такая пирамидка, и один венок. Я венок отогнула и там написано: «Командир полка Голицын». Вот там я нашла могилу папы.

Место захоронения Г.М.Галицына

А за неделю до гибели папы там же похоронен летчик Никитенко. (Младший лейтенант Никитенко Владимир Степанович. Подбит ЗА пр-ка в районе Мга-Ульяновка, дотянул до свой территории, прыгнул с парашютом с высоты 80 м, но парашют не раскрылся.)

Его имя записано навечно в полк. Он летал по заданию Маршала Говорова и был очень способный талантливый летчик. Ну, его сбило это, снарядом зенитным. И он начал спускаться на парашюте и погиб. Приземлился и погиб. Хороший был разведчик, добывал сведения, которые содействовали общему наступлению на фронте. Поэтому его имя, по приказу Говорова было занесено навечно в полк, в списки полка. Он рядом похоронен.
Папа погиб проверяя навыки летчика Железнякова. И я вначале его винила, думала, наверное, этот летчик после ранения сделал какую-то ошибку, когда управлял самолетом, и самолет не взлетел (28.7.43 мл.лейтенант Железников Василий Григорьевич был сбит, после лечения вернулся в часть). А просто была авария самолета, отказал мотор.

Приложение 1: Фронтовой альбом командира 14 Гвардейского Ленинградского Истребительного Краснознаменного авиаполка Г.М.Галицина

Приложение 2: Командир воздушных гвардейцев

1 мая 1938 года в Москве на Красной площади шел традиционный Первомайский военный парад. Уже прошли пехотинцы, моряки, проскакали лихие кавалеристы, тягачи протащили тяжелые артиллерийские орудия. На площадь, лязгая гусеницами, вступили танки. И в это время в небе появились самолеты. Первыми, выстроившись "девятками" крыло в крыло, пронеслись эскадрильи легких краснозвездных истребителей. Затем появились скоростные бомбардировщики. За ними, закрывая полнеба, двигалась армада тяжелых бомбардировщиков. Гул авиационных моторов сливался с ревом танковых двигателей. Народ восторженно приветствовал славных соколов и танкистов и мало кто знал, что воздушную часть парада открыли летчики 7-го истребительного авиационного полка (иап), прилетевшие в Москву из небольшого городка Красногвардейска (бывшей Гатчины).
А спустя 65 лет, 7 марта 2003 года, на аэродроме старинного русского города Курска состоялся другой парад - парад 14-го гвардейского истребительного авиационного Ленинградского Краснознаменного ордена Суворова 3-й степени полка, пожалуй, единственного в ВВС России, имеющего гатчинские корни. Это был тот самый 7-й иап, сформированный в марте 1938 года на гатчинском аэродроме, только изменивший в 1943 году, в связи с переименованием в гвардейский, свой номер на 14-й. За шесть десятков лет полк прошел две войны, одиннадцать раз менял места своей стационарной дислокации, "приземляясь" на землях Ленинградской области, Эстонии, Венгрии, Тамбовской и, наконец, Курской области. Первыми боевыми машинами, на которых летали его летчики, были быстрые, верткие, деревянные истребители И-16, последние, на которых летают сейчас - реактивные истребители четвертого поколения МиГ-29. В 1930-е годы лучшие летчики полка сражались в небе Испании, в 1990-е - показывали чудеса самолетовождения в элитных пилотажных группах ВВС "Русские витязи" и "Стрижи".
Некоторые сведения об этой прославленной авиационной части будут еще приведены в этом рассказе, посвященном одному из 28 командиров полка - пятому по счету - гвардии подполковнику Георгию Михайловичу Галицину (1907-1943 г.г), командовавшему полком с 24 июня 1941 года до дня своей гибели - 18 октября 1943 года.
Пятый командир полка был крестьянского происхождения. Родился он в деревне Максаков Бор Порховского уезда Псковской губернии 5(18) ноября 1907 года, а детство провел в другой - Красном Бору того же уезда. Отец его - Михаил Дмитриевич Галицин с детства был отдан в услужение одному местному купцу, который за смышленость и честность произвел его в приказчики, а когда умирал, будучи бездетным, отписал маленькую сельскую лавочку. На скопленные деньги Михаил Галицин купил 8 десятин земли, женился на дочери обрусевшего латыша, егеря графского Строгановского поместья Андрея Лайвеня, Марии Андреевне и стал крестьянствовать, продолжая содержать свою молочную лавку. Доход она давала небольшой, поскольку Михаил Дмитриевич, будучи человеком добрым, цен не задирал. Часто давал односельчанам продукты и деньги взаймы, а то и вовсе безвозмездно, за что более строгая и властная супруга беззлобно называла его "святым дураком". Но, как говорится, "добро добром отзывается". Когда при советской власти началась кампания раскулачивания, односельчане дружно заступились за Галицина и отстояли его от разорения и высылки, только пришлось ему несколько лет ходить в "лишенцах", то есть быть лишенным избирательных прав. Зато этот факт из отцовской биографии позже чувствительно отразился на служебной карьере его сына, красного командира.
Георгий был старшим ребенком в семье, за ним шли еще три девочки: Таня, Валя, Шура. На их детство выпало лихолетье двух войн и революции. Было трудно, но выжили, Георгий во всем помогал родителям, выполняя посильные его возрасту крестьянские работы. А они хотели, чтобы он выучился хорошей профессии. Он окончил начальную школу в деревне, затем школу 2-й ступени в Порхове. Общительный и инициативный, Георгий активно участвовал в общественной работе, что очень помогло ему осуществить внезапно зародившуюся мечту - стать летчиком. Как он шел к ее исполнению - видно из сохранившегося документа, выданного ему для поступления в Качинскую военную школу летчиков.
"Характеристика на члена Порховского Бюро райкома ВЛКСМ Псковского округа Ленинградской области т.Галицина Георгия.
Тов. Галицин Георгий в кандидаты ВЛКСМ в Красноборскую ячейку ВЛКСМ с годичным стажем был принят как учащийся школы 2й ступени.
В марте месяце 1927 года был переведен Порховским РК ВЛКСМ в действительные члены.
С 1926 года сентября месяца т.Галицын был направлен работать заведующим Ясенской избой-читальней, где принимал активное участие в работе ячейки ВЛКСМ и хорошо поставил работу в избе-читальне.
В 11 месяце был назначен заведующим волостной избой-читальней и последними перевыборами Бюро ячейки был избран секретарем ячейки. Принимал активное участие в массовой политико-просветительской работе в общественных организациях МОПР, ОДБ, ККОВ (Международное общество помощи рабочим, Общество "Долой неграмотность!" Крестьянский комитет взаимопомощи - В.Н.) и т.д.
15 января 1928 г. был переведен на работу в Порховский райком ВЛКСМ в качестве председателя райбюро ДКО (Детская коммунистическая организация, т.е. пионеры - В.Н.), где и работает до сих пор. Все поручения от райкома ВЛКСМ т.Галицин активно выполняет, является членом Бюро райкома ВЛКСМ. Вполне дисциплинирован и выдержан. Никаких союзных взысканий от райкома не было. Что и удостоверяется.
13.02.28 г. Секретарь Порховского Бюро ВЛКСМ Виданский".
В 1933 году в ВВС началась очередная реорганизация. Коснулась она и 1-й авиационной бригады, одну из ее эскадрилий перевели из Гатчины на Дальний Восток.
Г.М.Галицина тоже переводят на равноценную должность в учебно-летный отряд Энгельсской военной школы летчиков. Возможно это уберегло его от дальнейших враждебных происков, хотя в семье перевод из боевой части в учебную считали понижением, служебный рост Георгия Михайловича затормозился, тогда как многие его сослуживцы но Гатчине к концу 30-х годов стали командирами эскадрилий и полков.
Но в Энгельсской школе он не затерялся. Имея отличную подготовку и большой опыт, с присущей ему ответственностью и добросовестностью Галиции приступил к обучению будущих летчиков.
В сентябре 1935 года в Красной Армии были введены персональные воинские звания, Г.М.Галицину присвоили звание старшего лейтенанта. А в следующем году его труд был высоко оценен Родиной. Постановлением ЦИК СССР от 25 мая 1936 года "за выдающиеся личные успехи по овладению боевой авиационной техникой и подготовку молодых летчиков" он был награжден орденом Красной Звезды. Вскоре Галицина назначили на должность командира отряда.
23 июня 1936 года партийная комиссия летной школы сняла с Галицина партийные взыскания. "Всей последующей работой в армии - говорилось в постановлении, - т.Галицин доказал свою преданность партии и в 1936 году правительством был награжден орденом Красной Звезды. Парторганизация характеризует т. Галицина как выдержанного и активного кандидата партии. Партвзыскания, наложенные ВПК в 1932 и 1933 гг., с т.Галицина снять".
За мужество и героизм при выполнении заданий Г.М.Галицин был награжден орденом Красного Знамени. Он был удостоен звания "майор" и назначен командиром 192-го истребительного авиаполка. На этой должности он встретил Великую Отечественную войну.
На второй день войны майор Г.М.Галицин получил приказ командира 5-й смешанной авиадивизии, полковника Е.Е.Ерлыкииа в пятидневный срок сформировать оперативную группу и развернуть боевую деятельность. 24 июля с группой командиров и начальников Галицин прибыл на аэродром Майсниеми близ Выборга. Из подразделений 7-го Краснознаменного, 157, 191, 192 и 193-го истребительных авиационных полков была создана новая боевая единица, которую было приказано назвать полком. Ему был передан номер и боевые реликвии 7-го Краснознаменного иаи. Оснащенный самолетами И-16, И-153 и МиГ-3 полк 30 июня приступил к выполнению боевых заданий. В первое время он базировался на аэродромах Карельского перешейка, затем перебрался на пригородные аэродромы Ленинграда и защищал его с севера и северо-запада.
К осени 1941 года обновленный 7-й Краснознаменный иап стал передовым в ВВС Ленфронта. Его летчики выполняли до 60 боевых вылетов в день, за успешное выполнение заданий многие из них, в т.ч. командир полка, были награждены орденами и медалями.
25 декабря майор Галицин писал находящейся в эвакуации в городе Оренбурге семье: "... у меня большая радость, 20 декабря меня наградили орденом Ленина за мою боевую работу. Кроме того, на днях ожидаю приказ Сталина о присвоении полку звания "гвардейского".... Живу я по-старому, для боевого времени хорошо... Правда, откровенно говоря, порядочно устал, ведь вот уже седьмой месяц без перерыва участвуем в боях, но говорить об отдыхе просто не хватает совести, об этом я уже и не допускаю мысли. Отдохнем тогда, когда выгоним всю эту свору с нашей дорогой Родины"...
Всего за годы войны личным составом полка было уничтожено 507 самолетов противника, железнодорожных вагонов с грузом - 293, танков и бронемашин - 85, минометных батарей - 20, много другой техники и 13000 солдат и офицеров противника.
Боевые потери полка составили 94 человека, из них сбито в воздушных боях - 52, не вернулись с боевого задания - 17, сбито зенитной артиллерией противника - 11.
Но всех этих данных командир полка, гвардии подполковник Г. М. Галицин уже не знал. 18 октября 1943 года при проверке техники пилотирования самолета ЯК-7 молодого летчика В.Г.Железнякова, Георгий Михайлович погиб. Он похоронен на Угловском кладбище под Ленинградом.
В Гатчине, где Г.М.Галицин начинал свой боевой путь, живет его дочь К.Г.Галицина. После войны они с матерью возвратились в Ленинград, а потом переехали в Гатчину. В 1955 году Кира Георгиевна окончила педагогический институт им.А.И.Герцена и была направлена учительствовать в Карелию. Через 12 лет она вернулась, чтобы ухаживать за больной матерью. Устроиться на работу по специальности из-за отсутствия вакансий не удалось, она поступила на мебельную фабрику и работала здесь до выхода на пенсию.
Кира Георгиевна хранит семейный архив с материалами об отце. Часть их она передала в 14-й гвардейский истребительный авиаполк, с которым поддерживает связь. К 65-летию полк выпустил книгу "Гвардейский истребительный", в котором много хороших слов сказано об ее отце, воспроизведены фрагменты его фронтовых писем семье и фотографии военной поры. Архив Киры Георгиевны и книга были использованы для подготовки этой публикации, за что мы сердечно благодарим ее.

Источник: http://ioc.pnpi.nw.ru/victory/texts/heroes/galizin.htm

Фотоальбом

© Олег Корытов 2010

Дата публикации: 06.12.2010
Авторы: Олег Корытов

 

Реклама